Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Когда это делает насквозь изолгавшееся руководство ведущего музея национального искусства и американская коммерческая галерея, я могу понять их мотивацию. Но никак не способен ее одобрить и принять. Только брезгливо умыть руки. Но Лепорская?! Но Джагупова?! Но Окунев?! Зачем?!

Я столь подробно остановился на эпизоде с Анной Лепорской и ее автопортретом, потому что вижу в задействованной в этом случае схеме шаблон, по которому будет строиться защита авторства Малевича в «Портрете Яковлевой». Хотя перебить сухую правду архивных документов с помощью ни на чем не основанных предположений (наукообразного кликушества) им вряд ли удастся.

Итак, с Окуневым этот обманный прием был использован. С Лепорской он безусловно подразумевается, в случае возникновения закономерной полемики и недоумения. С Джагуповой, очевидно, следует просто подождать естественного развития событий.

Кстати, выставку «Неожиданный Малевич» вроде бы должны привезти в Москву. Неужели сотрудники Государственной Третьяковской галереи, никак не связанные с руководством Русского музея отношениями подчинения и лицемерного вежливого изумления, оставят эту историю без ответа? Неужели они наплюют на свой собственный каталог и совершенно безосновательно пересмотрят атрибуцию автопортрета Лепорской? Что-то мне подсказывает, что «Лепорская» до Москвы может и не доехать. В свое время фальшивых «Лисицких», «прокатанных» в Петербурге на выставке «В круге Малевича», постеснялись экспонировать в столице.

Помимо функции защиты собственных концепций с помощью совершенно недопустимых методов охаивания давно покойных художников и коллекционеров, не способных дать сдачи и постоять за себя, любой непредубежденный наблюдатель увидит в историях с портретами Лепорской и Яковлевой и черты иного сходства. Речь идет о лекалах, по которым подлинная картина достаточно скромного мастера, принадлежащего к окружению великого художника, путем умолчания о существенных фактах, выдумывания ложных деталей и назойливого оглашения волюнтаристских и ничего, по большому счету, не значащих расплывчатых оценочных мнений превращается в произведение несоизмеримо более значительного уровня. А потом этот наукообразный винегрет удостоверяется серией выставок и сопровождающих их каталогов, до блеска полируется комплементарными газетными рецензиями и вводится в публичный оборот.

Преодолеть все эти ухищрения и фанаберию правовым путем практически невозможно, поскольку при их формировании активно применяется то, что, используя советские штампы, именуется «служебным положением». И лицемерно поминается ни к селу ни к городу свобода научного творчества и действительно неотъемлемое право исследователя на формирование гипотезы. Причем это делается на всех уровнях — от директора музея до куратора и хранителя. Подобная тактика отнюдь не является отечественным изобретением, хотя фальшивки Эдика Натанова и катались как сыр в масле по провинциальным музеям от Ярославля до Урала, вызывая умиление у всеядных журналистов.

«В Нижнем встретились две одинаковые картины Малевича»[158], — писала об одной из таких выставок «Комсомольская правда», хотя следовало бы для начала просто позвонить полицию, а потом публиковать статьи. Но уже в разделе криминальной хроники.

Авантюры в Генте и Денвере построены в точности по тому же беспринципному принципу. И отстаивают себя от нападок прессы и полиции сходным образом. Бывший директор гентского музея Катрин де Зегер (Catherine de Zegher), хотя и просит скромно не сравнивать ее «с Жанной Д’Арк, готовой сгореть на костре», но именует себя «амазонкой, стоящей на стороне истории и искусствоведения»[159]. А ее сторонники сравнивают ее «преследование» с тем, «как Сталин поступил с Малевичем». При всей нелюбви к товарищу Сталину я вынужден все же быть объективным. Нет никаких сведений о том, что «лучший друг физкультурников» знал о существовании Малевича. Литературу вождь «любил» и ценил значительно больше живописи.

Единственное конвенциональное и мощное оружие в такой ситуации — гласное и упорное (упрямое) требование тщательного и подробного разбора полетов, публикации экспертных мнений и исторических свидетельств. В конце концов, несмотря на чудовищную банальность суждения, искусство действительно принадлежит народу, точнее, всему человечеству и каждому человеку в отдельности, а не каким-то активистам широкого профиля, думающим и о профессии, и о собственном кармане. Причем понятно, в какой очередности.