— Милко ден Леев. Я встречался с ним в Амстердаме. Мы проговорили три часа в ресторане музея Стеделейк. Он обещал мне прислать имеющиеся у него материалы, но ничего не сделал. Более того, я получил письмо, в котором он предлагает мне заключить с ним договор о неразглашении информации — Non-Disclosure-Agreement (МПА) — и передать ему все найденные мной архивные документы. Такая конфигурация партнерских отношений представляется мне дискриминационной. Мой простой, но очень важный вопрос остался без ответа. Почему его команда — довольно большая, кстати — не исследовала подпись? С точки зрения химико-технологической экспертизы, это принципиальный вопрос. Ведь, на мой взгляд, она поставлена в девяностые годы. Значит, под ней не девственный холст тридцатых годов, а налет шестидесятилетней грязи и копоти, легко выявляемый современными методами объективного исследования. Он объяснил, что владелец картины не ставил перед ним такой задачи и категорически отказался оплачивать все поползновения, направленные в эту сторону. Понимаете, Андрей Наков пишет в своем каталоге-резоне, что подпись нанесена другой рукой. Доктор Ягерс просто не упоминает о наличии подписи. Пишет, что картина не подписана. А реставратор и технолог в Голландии не исследует подпись по каким-то неведомым нам причинам. Я могу предположить, что это за причины, но, боюсь, выйдет не совсем корректно. Видите ли, владелец не захотел исследовать авторскую эмблему. А как же профессиональный долг, протестантская этика и интеллигентская «порядочность»?! Все-таки подпись есть подпись! Так что никаких договоров ни с кем я заключать не стал и переписку прекратил. Пусть все идет своим чередом. Хотя я ему благодарен, потому что он показал мне превосходного качества цифровые фотографии подписи и надписей на обороте. Если дело дойдет до суда, ему придется их предъявить. А всем остальным специалистам объяснить публике, каким же образом цифра «34» превратилась в 1932 год.
— Еще с кем-нибудь встречались или беседовали?
— Да, я был в Кельне и несколько часов провел с Доротеей Альтенбург. На меня эта встреча произвела очень тяжелое, даже гнетущее впечатление. Подавленная, душевно опустошенная и несчастная женщина, разоренная в основном усилиями наших бессовестных соотечественников. На мой взгляд, ее единственная вина, а скорее — беда, заключается в излишней доверчивости. Дом ее разгромлен, все картины конфискованы полицией, поскольку она имела неосторожность купить что-то в Висбадене в галерее SNZ — Шалом, Натанов, Заруг — и попасть под общеевропейскую полицейскую «облаву». Насколько я понял из весьма запутанных объяснений, основным инициатором судебных преследований в ее отношении явился как раз нынешний владелец портрета Елизаветы Яковлевой. Он купил у Доротеи несколько картин, оказавшихся фальшивыми, потребовал возврата денег, но в качестве компенсации получил такую «несомненную вещь Малевича», как исследованный мной портрет. Не думаю, что у него или у Доротеи были сомнения в подлинности картины. Но какие-то опасения, возможно, присутствовали. Иначе он не препятствовал бы исследованию подписи. Что теперь будет, я не знаю. Насколько я понимаю, уступив голландскому коллекционеру права собственности на картину, Доротея Альтенбург формально сохранила какое-то право на несколько процентов дохода при ее возможной продаже. Ситуация запутанная и двусмысленная. Боюсь, что реальность совсем не соответствует букве договора, если он вообще существует.
Вдоль стен в доме Доротеи Альтенбург идут шкафы, наполненные тысячами пустых флаконов из-под духов. Вот такая застывшая метафора пролетевшей жизни, истаявшей прекрасными ароматами и обернувшейся сплошными иллюзиями и разочарованиями. И даже душевными и физическими страданиями. Если я испытываю в этой истории к кому-то из живых участников жалость и сочувствие, то только к ней. Про Джагупову и Яковлеву я не говорю. Они уже в раю.
— Доктор Ягерс ведь живет неподалеку, в Борнхейме — не встречались с ним?
— Нет, но разговаривал сто раз по телефону и писал «прелестные письма». Немецкий ученый очень вежлив и предупредителен, тем более что мадам Альтенбург отрекомендовала меня ему с наилучшей стороны. Всякий раз он отвечает, что ищет документы. Надо сказать, что у него есть как минимум два оправдания. Его исследование проводилось в доцифровую эпоху, и ищет он реальные фотографии, а не файлы в компьютере. Это может быть нелегко. А второе оправдание связано с тем, что ему до очевидности не хочется их найти. А я напоминаю, но не настаиваю. Ведь, как в случае с голландским реставратором, отсутствие ответа — это тоже ответ. Возможно, даже более информативный. Тем более, что, раз начавшись, разговор может получить неожиданное развитие и вывести на неудобные темы и конкретные случаи. Я располагаю таким несметным количеством химико-технологических экспертиз доктора Ягерса, что в глазах темнеет.