Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

К гениальным стихам Василя Стуса сказанное применимо лишь относительно, с учетом множества оговорок. Разумеется, у Стуса встречаются десятки слов, которых не найти в словаре. Но они воспринимаются не как авторские неологизмы, не как изощренные вариации на заданные темы, эти слова присутствуют в тексте в качестве впервые произносимых имен и названий для вещей и состояний, прежде никем и никак не нареченных. Потребность в самовитом слове возникает у Стуса не от переизбытка чувств, не от привычки к отточенной наблюдательности, наконец – не в благие моменты духовного слияния с миром. Первооснова возникновения нестандартного слова – отчаяние, печаль, крах надежд – в этом вся соль.

Художественный мир Стуса существенным образом редуцирован, пространство сужено до пределов тесного, темного, неуютного помещения; иногда прямо именуемого тюрьмой, камерой[499]. Можно с большой долей достоверности описать некий инвариант самоощущения стусовского лирического персонажа. Он отчужден от окружающих, отделен тысячами верст от родины, от близких; ему холодно и страшно, отчаяние переполняет сердце. В такие-то моменты как раз и рождается необходимость воссоздать отсутствующую (нарушенную) многокрасочность мира, возместить потери, заполнить зияющую вокруг пустоту:

…Вот тут и просыпается уменье
накликать музу, что отгонит прочь
все сны наисладчайшие, прошепчет:
смотри, смотри на вещий окоем,
где радость меркнет, где мертва надежда.
Таков твой край. И ты – навеки в нем[500]

.

В снах, в полубреду, в горячечных молитвах приходят спасительные мысли о гордом несмирении, возникают картины прошлого, оживают лица жены, сына:

Приснилось, померещилось в разлуке,
застыло горем, холодом трещит.
Над Припятью рассвет розоворукий –
и сын бежит, как горлом кровь бежит…[501]

Слово, не укладывающееся в канонические словарные рамки, не детализует обыденность, как это бывает в детстве. Слово Стуса онтологично. Оно нарицает то, чего нет, служит средством для инициации акта творения из ничего, ex nihilo. Если попытаться подыскать аналогии в европейской поэзии нашего столетия, то на память непременно придут два имени, не раз уже друг с другом сближавшиеся: Осип Мандельштам и Пауль Целан. Общность судеб безусловна. Все трое – изгои-узники, погибшие страшной, неестественной смертью (Мандельштам и Стус замучены в советских концлагерях, Целан бежал из лагеря нацистского, чтобы через двадцать с лишним лет, в 1970-м, покончить с собой, бросившись в Сену с одного из парижских мостов). Сопоставительных анализов поэтики Целана и Мандельштама можно насчитать уже не один десяток, причем у них есть прямая фактическая основа: Целан блестяще перевел на немецкий немало классических текстов Мандельштама[502]. Много написано, в частности, и о том, что у Целана и Мандельштама мир зачастую сведен к слову, им оживлен и создан.

Подобным образом дело обстоит и в лирике Стуса. Его «несловарное слово» не служит средством размышления о готовых, прежде стихотворения существовавших событиях. Жизнь только еще создается словом и на каком-то этапе тождественна ему. Особенно характерны для Стуса почти навязчивые повторы одинаковых корней, целых слов и фраз:

…на схiд, на схiд,
на схiд, на схiд, на схiд…

(Речь идет о поезде, везущем ссыльного на восток.)

О Боже, тишi дай! О Боже, тишi!..
…нема менi вiтчизни – нi-нi-нi…

Именно в таких сосредоточенных молитвенных повторах мы можем усмотреть кульминационные пункты претворения слов в жизненные реалии и события. Особенно показательны повторения словоформ, рождающие своего рода метапонятия: «нiч ночi, темiнь тьми» и др. Самое удивительное, что и соположения разных слов нередко выглядят как тавтология, плеоназм либо – как фольклорные эпитетные обозначения: «грiм-Колима», «свiт-завiрюха», «хитай-вода», «ридай-рiка» и т. д. Так же образуются многочисленные сложносоставные слова, почти непередаваемые в переводе: «сторчоголовий», «стожало», «стогнiв»… Слова аукаются друг с другом, смысл рождается как бы на грани их сцеплений, а не в силовом поле, соединяющем слово с реальностью. Как видим, механизм онтологического усиления-углубления слова един и в тех случаях, когда имеет место повтор одинаковых слов, и когда рядом оказываются несходные слова и понятия. Иногда различие между ними достигает степени противоположности, возникает оксюморон («безсоромнiсть цноти», то есть «бесстыдство добродетели»), либо рождается словосочетание, вообще на первый взгляд не несущее определенного смысла. Среди последних одно из наиболее важных для Стуса – «молодая боль»: