Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

…Мертвий син,
скоцюрблений (скрюченный. – Д. Б.

) од болю молодого…

…смолоскипи (факелы. – Д. Б.

) молодого болю…

Это «составное понятие» весьма показательно. Стус создает мир, не просто зависящий от слов, но порожденный ими. Дело в том, что и сами слова, вступая друг с другом в смыслопорождающие отношения, часто утрачивают первоначальную, очевидную семантику. Мир молодой боли – это мир, в котором уже нет как таковой безмятежной молодости. В свою очередь боль не вызывается какими-то время от времени возникающими скоропреходящими причинами, но существует автономно, беспредпосылочно, как некий метафизический принцип бытия.

Онтологизм Стуса рождается помимо каких бы то ни было специальных философских рассуждений и терминов, основан не на глубокомысленных умозаключениях, но обусловлен настойчивыми попытками компенсировать зияющие лакуны в повседневности.

Нельзя не почувствовать в стихах Стуса глубокой погруженности в европейскую и национальную поэтическую традицию. Нет-нет да прорвется словцо, отсылающее нас не к непосредственным движениям души, но к фактам литературного ряда.

Название цикла стихотворений о Чернышевском – из числа подобных слов. Трены – надгробные песни (от древнегреческого слова, означающего «плач по покойнику». Любопытно, что этот жанр принято связывать не только с античной эпохой, но и с некоторыми фактами новой словесности, в частности – украинской. Цикл «Трени Н. Г. Чернышевського» не случайно занимает центральное место в лирике Стуса. Здесь поэт выходит за пределы своей извечной темы угнетенной родины. Речь идет о «державi напiв-сонця, напiвтьми» – об империи, столетиями обрекавшей своих сыновей на муки изгнанников. Ключевая двусмысленность содержится уже в названии цикла. Кто кого здесь оплакивает – автор Чернышевского или Чернышевский – собственную державу? Однозначного ответа на этот вопрос дать нельзя, можно только осторожно к нему приблизиться, приняв во внимание весь комплекс непростых отношений Стуса к империи.

Изложенные отрывочные соображения о природе слова в стихах Василя Стуса намеренно неполны – фундаментальная научная работа по изучению поэтики и текстологии великого украинского поэта еще впереди. Мы же хотели лишь в минимальной степени оттенить непомерную сложность задачи, которую неминуемо взваливает на собственные плечи переводчик, пытающийся воспроизвести поэзию Стуса на ином языке.

Боль и ярость Тараса Шевченко [503]

«Национальные» поэты – особая когорта. Шевченко, Мицкевич, Пушкин – их живые голоса с течением времени для простого смертного читателя звучат все глуше, порою тонут в сплошном гуле панегириков.

Заметим, кстати, что со стихами поэтов «второго ряда» проще: бери да читай Жуковского или Котляревского, никакие звонкие афоризмы не станут стеной между тобою и текстом. Такова судьба критики – помогать современнику разглядеть великое, а потом столетиями наводить хрестоматийный глянец, препятствовать даже не пониманию «великого классика» – самой возможности взять в руки его книги.

Для того, кто сегодня надеется открыть для себя стихи Тараса Шевченко, лучше, пожалуй, не знать, что это «идеолог национального возрождения», «создатель нового художественного языка». Может быть, не помешает даже временно забыть и самое его имя и погрузиться в чтение, причем не только стихов, но и дневников, писем – в данном случае все тексты образуют неразделимое единство.

Шевченко начинается с боли, тоски, горя, страдания. Тяжко страдают обманутые и покинутые девчата, потерявшие любимых козаки, слепые бродячие музыканты. У раннего Шевченко ряд сетований на невыносимость бытия бесконечен: «Шука козак свою долю, А долi немає»; «Тяжко-важко в свiтi жити Сиротi без роду» и так далее, без счета. Впрочем, героям народных песен всех стран и народов вроде бы и положено страдать, это скорее фигура речи, особенность жанра, нежели результат специального поэтического усилия. Личная судьба сироты-крепостного плюс обаяние народных напевов – вот слагаемые первоначальной популярности Шевченко в кругу земляков и петербургских почитателей самородных талантов. И популярность эта – во многом плод закономерного заблуждения. Для украинцев в обеих столицах империи (а также для их доброжелателей и меценатов) биография Шевченко во многом предопределяла поэтическую репутацию. Кому как не «простому крестьянину» подобает близко знать народные обычаи, быть невольным носителем «непосредственного поэтического чувства»!