Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

Вот так, по моему мнению, в самых общих чертах выглядит анамнез лирики двух российских столиц. Постановка же сколько-нибудь уверенного диагноза возможна только в будущем, при условии принесения достойных просодических жертв московским «гениям места» во второй части поэтического фестиваля.

Сумерки лирической свободы [511]

Эпиграфом к этому краткому рассуждению могла бы послужить стихотворная строка Олеси Николаевой: «Нет, не заманишь, соленое море свободы…». В этом восклицании заключена одна из ключевых эмоций русской поэзии, и не только поэзии. Архаисты и новаторы, вообще «архаическое» и «новаторское» (в тыняновском, разумеется, смысле) никогда не существуют порознь, без оглядки на антипод, без взаимной полемики. Нынешняя ситуация как будто бы иная. Минимум индивидуальных и цеховых поэтических манифестов (может быть, последний по времени – второй выпуск некогда нашумевшего альманаха «Личное дело»). Почти полное отсутствие борьбы направлений, немыслимость серьезных попыток критиков признать одну из лирических школ лидирующей, наиболее «правильной» по сравнению с иными.

Абсолютная свобода поэтического самовыражения, соленое море легкой доступности и дозволенности одновременно всех лирических (а также и анти-, и «паралирических») интонаций неожиданно оборачиваются чувством неуверенности, отсутствия правоты и весомости. Сегодняшний «читатель книг» (как, впрочем, и простой современник российских девяностых) мог бы, вслед за Георгием Ивановым, сказать, что его словно бы

…отпустили на волю
И отказали в последней надежде.

Получается, что вынесенные в заголовок сегодняшнего разговора привычные понятия – «архаисты», «новаторы» (пусть и наращенные префиксом «нео-») – вообще неуместны, не сочетаются с ритмами нынешней поэзии. Это тезис.

Однако не стоит забывать, что Тынянов называл архаистами и новаторами литераторов начала девятнадцатого века, когда кипела «борьба за стиль» между шишковистами и карамзинистами. В то время общекультурная ориентация литератора была вполне выводима из его отношения к языку, к словесной материи повседневного общения и художественного высказывания. Готов ли тот или иной автор заменить привычное, но инородное «пьедестал» своим до боли словечком «стояло» (так!) – от этого все и зависело.

Нынче совсем другая история. Прежде всего изменились привычные представления о писательском профессионализме. Юноши, обдумывающие житье, больше не обивают пороги толстых журналов в надежде пробиться в ряды патентованных литераторов. Редакционный самотек исчез прежде всего потому, что для непризнанных талантов открылись иные пути самореализации: камерная известность в одном из бессчетных литсообществ, «вывешивание» своих произведений в интернете, наконец, издание книг за собственный счет.

В новой генерации поэтов и прозаиков господствует новая, непривычная для тех, кто постарше, «внежурнальная» практика литературного поведения, странным образом объединяющая и графоманов, и тех, кто намерен всерьез посвятить себя литературе. Единственный сохранившийся от Розанова до наших дней критерий литературного профессионализма – отношение к поэтическому и бытовому слову в их взаимодействии. А здесь-то как раз и существуют ровно два пути: воспринимать языковые нормы и правила как раз и навсегда сложившиеся либо – наоборот – видеть в них лишь повод для их же преодоления и обновления. Значит, разговор о неоархаистах и неоноваторах в современной поэзии все же уместен и продуктивен. Это антитезис.

Попробуем в обозначившейся антиномии разобраться. Что в современной литературной ситуации можно считать принципиально новым? Ответ прост – раздражающее всех и вся разрастание вширь и вглубь так называемой сетевой, виртуальной словесности. Я не принадлежу ни к хвалителям, ни к хулителям «сетературы», ясно ведь, что в интернете размещены самые разные по уровню исполнения и претензиям тексты – от Солженицына и Маканина до виршей-самоделок на сайте для кустарей www.stihi.ru. Есть весьма интересная виртуальная периодика (например, Text Only, редактируемый присутствующим здесь Ильей Кукулиным); имеется, как тому и быть положено, интернетно-журнальный мусор.

Соленое море интернетной свободы, конечно, не предопределяет развития поэзии, однако «фоновая» роль сетевых экспериментов все же исключительно велика. Дело в том, что в интернетном пространстве не проложены дороги «от рукописи к книге», «от автора к читателю». Ни книг, ни читателей как бы нет или, по крайней мере, может и не быть, именно поэтому в сети «все дозволено». Самое главное: интернет стирает любые грани между поэтическим и непоэтическим словоупотреблением, поэзией здесь может стать (или считаться) абсолютно все. Утопия вавилонской библиотеки из одноименного борхесовского рассказа (стоящие рядом на полках книги, содержащие все теоретически и практически возможные сочетания знаков на всех мертвых и живых языках) – эта утопия в общих чертах стала реальностью.