Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

Конечно, с русской лирикой второй половины ХХ века случилась особая история. Разрыв между официальной и неподцензурной поэзией был столь велик, что потребность «общего слова», гамбургского счета в оценках до сих пор осознается как одна из насущнейших задач. В последнее десятилетие огромный и, казалось, навсегда скрытый под водой материк неподцензурной русской поэзии 1950–1980-х был – пусть в самом первом приближении – освоен. Стихи многих и многих поэтов потерянных поколений – лианозовцев, смогистов, концептуалистов и т. д. и т. д. – опубликованы и включены в повседневный круг чтения знатоков и простых «любителей поэзии». В середине 1990-х годов в Школе современного искусства при РГГУ было прочитано несколько лекционных курсов по истории современной поэзии. В качестве лекторов выступили непосредственные участники событий: Сергей Гандлевский и Михаил Айзенберг, Лев Рубинштейн и Дмитрий Александрович Пригов. Чуть позднее в свет вышли первые книги, целиком посвященные ранее неизвестным так называемому широкому читателю стихам и поэтам[513].

Среди немалого количества недавних публикаций о новейшей русской поэзии выделяются обстоятельностью несколько текстов Ильи Кукулина и Дмитрия Кузьмина[514]. В их статьях стремление обобщить обнародованные в последние годы факты, предложить новые универсальные алгоритмы развития русской поэзии рубежа столетий зримо выходит на первый план. Компетентность И. Кукулина и Д. Кузьмина сомнений не вызывает: в эти самые годы оба приобрели репутацию не только свидетелей, но и деятельных и дельных участников литературной жизни, ценителей текстов и собирателей новых сообществ литераторов. Важно и то, что оба автора на ты с «литературным Рунетом»: И. Кукулин состоит в редколлегии виртуального журнала Text Only, а Д. Кузьмин много лет курирует известный проект vavilon.ru, в котором есть почти всё: от ежедневной хроники московской литературной жизни до обширного собрания современных стихов и прозы.

При всем различии позиций, обоих авторов объединяет общая теоретическая установка: вывести поэтику нынешних двадцати- и тридцатилетних исключительно из традиций неофициальной поэзии, то есть в обход поэзии «советской», легально печатавшейся. Условно говоря, вместо обоймы «Пастернак – Самойлов – Окуджава…» в ход идет обойма «обэриуты – лианозовцы – авторы рок-поэзии…». Так, И. Кукулин в первой из упомянутых статей прямо говорит: «Авторы, о которых идет речь в этом тексте (Д. Воденников, Е. Фанайлова, Е. Лавут, Д. Соколов, А. Уланов и др. – Д. Б.), опираются в первую очередь на традиции русской неподцензурной литературы». Позиция автора понятна: вписать в общую логику литературного движения имена, не находившие себе места в официальной советской версии поэтической истории, вроде бы важнее, нежели прослеживать родство между белым стихом Левитанского и нынешних двадцатилетних. И нельзя не сказать, что, в отличие от скорых на руку ниспровергателей авторитетов, И. Кукулин аргументирует свое невнимание к «легальной» поэзии советской эпохи весьма взвешенно и основательно, подробно описывает господствовавшую в послевоенные годы «четкую систему специфически советского “литературного профессионализма”». Все бы хорошо, да только, следуя той же логике, пришлось бы переписать (нет – перечеркнуть!) историю русской классики. Ведь ясно же, что весь опубликованный Пушкин, кроме «Гавриилиады» с небольшим, – именно подцензурный поэт, сознательно и вынужденно следовавший официальным предписаниям, регламентировавшим тогдашний «литературный профессионализм». Что осталось бы в сухом остатке «неподцензурной поэзии» XIX века? Полежаев?

Несмотря на сказанное, попробуем все же поверить И. Кукулину и оптом лишить права голоса и творческого влияния на младших собратьев по перу абсолютно всех печатавшихся в советское время поэтов[515]. Какие нестандартные линии литературной преемственности удастся при этом прочертить, какие этапы в развитии поэзии выделить? Автор статьи описывает три последовательно сменявшие друг друга стилистические системы, причем для каждой из них ищет своеобразный жизненный эквивалент, особый способ «переживания современности». Итак, по И. Кукулину, «60-е годы стали временем, когда очень велико было желание прорваться к новым возможностям человеческого существования» (время стадионной поэзии, бардовской песни и т. д. – Д. Б.); «1970-е и отчасти 80-е годы определялись понятием мира, пересеченного разнообразными границами» (имеется в виду московский концептуализм и синхронные явления. – Д. Б.); наконец, «мир 90-х может быть описан как мир мерцающих – возникающих и пропадающих – границ».