«Во всякую эпоху есть тип или типы письма, которым привилегированные литературные институции данной эпохи (для России, как правило, синклит ведущих журналов) делегируют статус основных, по умолчанию предстательствующих за “литературу вообще”». И далее: «редукция понятия “современный стиль” к понятию “стиль, распространенный в настоящее время” оказывается чрезвычайно удобным для сторонников инерционных консервативных поэтик, поскольку позволяет умозаключать от преимущественной заполненности (так у автора. –
Можно было бы спросить просто, по-товарищески: Дима, дорогой, где это вы увидели гнет власти роковой, узурпированной толстыми журналами? Мне уже приходилось писать о том, что журнальная эпоха для русской литературы давно позади, по душе это кому-нибудь или нет. Продолжалась она, надо сказать, целых полтора столетия, этак с 1834-го (основание Александром Смирдиным «Библиотеки для чтения», первого поистине толстого журнала) до начала 1990-х (лавинообразный рост популярности и доступности интернета). Журналы утратили монополию, тиражи упали; юношам, обдумывающим житье профессионального литератора, теперь не обязательно обивать пороги «Сибирских огней», «Урала» или «Дружбы народов» – можно просто вывесить тексты в Сети или поискать спонсора для издания книги, что многие и делают. И наоборот, пресса переполнена ламентациями недавних законодателей мод, сотрудников толстых журналов, сетующих на горести постперестроечной жизни: где же главенство журналов, как без них выживут устои русской литературы? Не могу не сказать, что подобные жалобы ни в малой мере не трогают мое жестокое сердце. Суровая правда: никто тебя больше не накормит только за то, что ты весь как есть устой родной словесности. Потому-то успех ждет не жалобщиков, не просителей и уж никак не ниспровергателей мнимых авторитетов, но деятелей, неутомимых литературных муравьев, трудятся ли они в журналах или на сайтах.
Конечно, взаимодействие журнальной и нежурнальной словесности – вещь непростая, но конкуренция между ними больше никогда не будет описываться в советских категориях подчинения и власти. Ни одна из литературных платформ (надеюсь!) не будет освящена монопольной поддержкой партии, правительства и Центробанка, равно как ни одну из поэтик невозможно будет публично заклеймить как реакционную, инерционную и т. д.
Однако вернемся к поэзии. В том-то и дело, что Д. Кузьмин провозглашает не только и не столько перспективность постконцептуализма, сколько лидирующую роль некоторых конкретных поэтов-«постконцептуалистов», принадлежащих к «молодому поколению», то есть делает именно то, чем попрекает оппонентов, – процитируем еще раз – пытается выяснить «кто у нас главный поэт», а не только «какова у нас структура поэтического пространства». Помните, как заклинал публику рассказчик романа про мастерские и сны Веры Павловны? Дескать, их мало покамест, новых людей, но бди, проницательный читатель, число их умножится, и тогда… Тогда даже и Рахметовых будет больше, а нынче-то ровным числом восемь и есть. Почему восемь? Все претензии по смете к Николай Гаврилычу… Снова процитируем Д. Кузьмина: «Авторы-концептуалисты не слишком многочисленны: кроме уже упомянутых (Воденников, Соколов, Медведев, Давыдов, Денисов, Суховей, Скворцов, Костылева), можно, не без оговорок, назвать еще Софью Купряшину, Ивана Марковского ‹…› Между тем, постконцептуалистские веяния ‹…› втягивают в свою орбиту ‹…› почти всех ведущих поэтов младшего поколения (! –