Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

Версия эта, надо сказать, изложена достаточно внятно. Сначала «поэты-конкретисты» (называются имена Я. Сатуновского, Вс. Некрасова) открыли «самородную эстетическую ценность в обрывках бытовой и внутренней речи ‹…›, доводя до логического конца линию развития русского, да и мирового стиха, связанную с осознанием относительности, условности границы между “поэтическим” и “непоэтическим”: поэтическое – это не какой-то определенный объект или способ описания, не заранее известный регистр языка, а угол зрения, под которым можно рассматривать, вообще говоря, что угодно, любые слова и предметы». Затем концептуалисты (Пригов и Рубинштейн со товарищи) доказали бессодержательность и пустоту любых считавшихся прежде заведомо поэтическими дискурсов. И наконец – «формируется новое литературное движение – постконцептуализм (курсив мой. – Д. Б.). Его задача – приняв к сведению максиму концептуализма об исчерпанности, невозможности индивидуального высказывания, научиться возвращать высказыванию индивидуальность, духовную наполненность».

С самою логикой подобного двойного отрицания некогда канонизированного поэтического языка (если угодно, дискурса) спорить не приходится – она слишком очевидна. Я и сам несколько раз писал о чем-то подобном: гегелевские триады с их возвращением к исходному тезису через снятие антитезиса в синтезе как нельзя более удобны для беглого изложения эволюционных гипотез[517].

Легко было бы порассуждать о том, что излюбленная кузьминская траектория «конкретизм – концептуализм – постконцептуализм» схематична (удастся ли, скажем, адекватно вписать в нее поэтов «неоакмеистической» ориентации – старшее поколение «Московского времени»; авторов «петербургской ноты» и т. д. и т. п.?). Можно говорить также о сомнительности терминов, созданных на основе ранее существовавших понятий с префиксами типа «пост-», «мета-» и др. (ср. «постреализм», «постпостмодернизм» и даже «трансметареализм»). Однако главный повод для разговора – вовсе не схематизм или нечеткость терминов.

Заставляет задуматься, повторюсь, не подход Д. Кузьмина как таковой, но сами способы его провозглашения и утверждения. Вот в финале эссе, опубликованного в «Арионе», критик миролюбиво признает, что «существующее в сегодняшнем поэтическом пространстве многоголосие позволяет всякому автору ‹…› двигаться своим курсом, выбирать собственную систему ориентиров и иерархию авторитетов. Течение, обозначенное мной в этой статье как постконцептуализм, – это только одна из возможностей развития современного русского стиха, и трудно себе представить, чтобы эта возможность возобладала над другими». Тут бы и раскланяться да поблагодарить нашего критика за терпимость и широту взглядов. Однако в статье из «Нового литературного обозрения» тон совершенно иной: «Тот круг проблем, с которым работают поэты-концептуалисты, и тот арсенал средств, который они при этом используют, дает, как представляется, основания говорить о постконцептуалистском каноне (выделено автором. – Д. Б.) в русской поэзии рубежа ХХ-XXI веков».

Более того, именно в этой (вроде бы по самому своему жанру претендующей на академическую беспристрастность и объективность) статье Д. Кузьмин наиболее откровенно обозначает резкую полемичность своей позиции. Он не просто исследует проблему, но вступает в решительный бой со сторонниками «устаревших» концепций, продолжающих удерживать бразды управления литературой. Вот образчики этой смеси из литературоведения и директив о взятии под контроль мостов, банков и почтовых отделений в момент начала вооруженного восстания.