Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

Именно последний, новейший период развития поэзии находится в центре внимания И. Кукулина: время «резкого открытия государственных границ, идеологических перемен и обвального включения в жизнь новых технических средств, выработки нового отношения к бытовому потреблению и массмедиа и т. д.». Нельзя не заметить, что далее он достаточно резко переходит от эволюционных построений к конкретным анализам. Видимо, внутренний такт, какое-то шестое чувство подсказали нашему автору, что лучше уж ему воздержаться от широкомасштабных обобщений и перейти к взвешенным разборам текстов. В самом деле, куда как надежнее спокойно решать казалось бы тривиальную, но между тем главнейшую для любого критика задачу: внятно очертить своеобразие творческой манеры поэта (Фанайловой, Соколова, Воденникова…), не пытаясь вписать его силуэт в этакий групповой семейный портрет в интерьере всей современной словесности.

Так сегодня случается далеко не всегда. Многие профессиональные (и не очень) наблюдатели литсобытий продолжают рубить сплеча, ниспровергать в пику мнимому и давно канувшему в Лету официозу давно не существующие авторитеты, воевать с поверженным врагом, не отличая порою А. Жданова от С. Параджанова. А ведь давно не только миновал вожделенный (для запоздалых разоблачителей) совок, но и недолгие годы схваток не на живот, а на смерть между адептами «реализма» и «постмодернизма» также остались далеко позади. Изрекать глубокомысленные откровения вопреки набившим оскомину клише советского литературоведения нынче необыкновенно просто, да только в итоге нередко получается нечто столь же жесткое и негибкое, как пресловутый «переход от романтизма к реализму».

В другой из упомянутых статей тот же И. Кукулин справедливо замечает, что в последние десятилетия в России случилось «быстрое крушение традиционных для советской жизни сценариев – как конформистских, так и (что не менее важно) нонконформистских». Отчаянные попытки продлить век нонконформистских сценариев в литературном поведении и критике (и особенно в критике!), как правило, приводят к результатам вполне предсказуемым. Вы, дескать, рисовали нам русскую классику как столбовую дорогу от Гоголя к Буревестнику революции под строгим присмотром белинского-чернышевского-добролюбова? А вот вам наш ответ: всем заправляли, к примеру сказать, Хомяков, Григорьев Аполлон да Страхов. Одна выхолощенная схема сменяется другой. По-советски получалось, что ревдемократы боролись с наседавшими со всех сторон (толком не ведомыми, не переиздававшимися) реакционерами-идеалистами, а нынче выходит, что славянофилы да почвенники блюдут чистоту отечественной словесности от крамолы материалистов – тоже, кстати, постепенно сходящих на нет в массовом сознании (кому нынче придет в голову издавать Чернышевского?). Между тем серьезный разговор о классической русской поэзии и прозе без учета, скажем, поразительного по интенсивности влияния тогдашнего бестселлера «Что делать?» столь же бессмыслен, как и советские симулякры вроде «критического реализма».

Итак, противостоять тенденциозной неполноте советских оценок и «научных» подходов невозможно с помощью того же лексикона нонконформистской тенденциозной неполноты, иначе один симулякр сменится другим, быть может, противоположным по знаку, но не более того. Из множества возможных предтеч нынешних влиятельных тенденций в поэзии наивно выбирать только те, которые по неким (пусть даже самым высоким, «правильным») критериям покажутся достойными подобной участи. Так ведь просто: Гудзенко, Р. Рождественский, Слуцкий, не говоря уж о Высоцком, Соколове, Тарковском, – все они не могут быть прямолинейно признаны ни жертвами, ни продуктами режима, ни борцами с ним – они просто жили и писали, и кто-то их почему-то читал, «и к этому можно привыкнуть», как уверяет Сергей Гандлевский. И более того: пришла пора все это теперь, с высоты нового опыта, описать – без запоздалого диссидентского гнева и пристрастия.

Теперь самое время поговорить о некоторых недавних публикациях Д. Кузьмина, признанного теоретика и практика российского «литературного быта» 1990-х годов[516]. Прежде всего отметим их разножанровость: статья в солидном литературоведческом издании с многозначительным подзаголовком «Как бы наброски к монографии», эссе в журнале поэзии и, наконец, предисловие к сборнику стихов лауреатов поэтической номинации первого розыгрыша премии «Дебют», озаглавленному (для непосвященных) вполне энигматически: «Плотность ожиданий» (словосочетание сие принадлежит перу одной из лауреаток). Такая пестрота совершенно не случайна: опытный культуртрегер, Д. Кузьмин на разных территориях последовательно пытается закрепить в сознании критиков и читателей собственную версию происхождения и развития новейшей русской поэзии.