Отказ от обязывающей участливости к другим может даже породить ложное чувство свободы: я могу поступать любым образом, наугад – хоть монетку подбрасывай. Конечно, добродетель – это и благое обыкновение, привычка, и в то же время – действование под влиянием долга. Однако основополагающим условием такого обыкновения и такого действования являются для человека благие свойства сознания. Прийти к тому, чтобы увидеть мир как он есть – это
Центральным образом, разъясняющим единство разных аспектов представленной выше общей картины, является понятие Добра. Его нелегко постигнуть по частям, ибо у него существует немало ложных двойников, самоуверенно выдуманных человеческим себялюбием промежуточных звеньев, которые призваны представить нелегкий путь к добродетели более доступным и привлекательным: История, Бог, Люцифер. Идеи власти, свободы, целесообразности, воздаяния и даже справедливости в данном случае неприменимы. Зная об этом, разного рода мистики немало изощрялись в логических доказательствах мнимой бессодержательности и практической бессмысленности понятия Добра. Истинную моральность можно было бы описать как разновидность неэзотерического общедоступного мистицизма, имеющего своим источником смиренную и лишенную эгоизма любовь к Добру.
Для объяснения идеи Добра Платон использовал образ солнца. Человек, странствующий в поисках морали, появляется на свет в пещере, впервые видит мир в солнечных лучах и в конце концов удостаивается зрелища самого солнца. Попробуем прокомментировать различные аспекты этой исключительно емкой метафоры.
Солнце можно увидеть лишь в результате долгого странствия, в ходе поисков, дающих начало полной нравственной переориентации, восхождению к вершинам морали. Солнце дает свет и силы для познания истины. В его лучах мы видим все вещи в их реальной взаимосвязи. Бросить же взгляд непосредственно на солнце – исключительно трудно. Оно по природе своей отлично от освещаемых им предметов. Отметим здесь метафору «предмета», «вещи». Говоря о понятии Добра (и отнюдь не только в философском смысле), мы естественным образом используем терминологию Платона: поиски Добра, любви к Добру. Мы можем также всерьез говорить об обычных вещах (людях, произведениях искусства), что они хороши, доброкачественны [good], хотя, по большому счету, осознаем их несовершенство.
Добро, очевидно, существует по обе стороны от указанной грани, и мы способны сочетать жажду абсолютного блага с ограниченным нашими скромными возможностями стремлением к простой доброкачественности. Несмотря на всю нашу нравственную уязвимость, заповедь «стань совершенным» не утратила своего глубокого смысла. Понятие Добра не поддается сужению до пределов непосредственного эгоистического самоощущения. Добро – не просто индикатор свободы избирающей воли. Прикладные и вовсе случайные варианты словоупотребления («хороший [good] нож», «хороший парень») в данном случае никак не могут (сколько бы ни настаивали на этом некоторые философы) объяснить всю полноту объема понятия. Надлежащее употребление термина адресует нас к идее совершенства, которое, впрочем, никогда не может быть достигнуто в доступной нам жизни. Совершенство же предполагает иерархию и трансцендентность.
Каким образом нам становится известно, что и самое великое не есть совершенное? Мы улавливаем отдельные особенности, чувствуем их общую направленность, но в конце концов понимаем, что Добро всякий раз оказывается вне пределов досягаемости. Наше Я, то «место», в котором мы существуем, оборачивается лишь вместилищем иллюзий. Благо всегда связано с попыткой приобщиться к не-Я, видеть мир и взаимодействовать с ним в свете добродетельного состояния духа. В этом и состоит внеметафизический смысл идеи трансцендентности, к которой непременно прибегают философы, трактующие о Добре. Формула «Добро есть трансцендентная реальность» означает, что добродетель – это попытка проникнуть сквозь обманчивую пелену Я и воссоединиться с действительностью в ее истинном обличье. Попытка эта не может быть абсолютно успешной – таково непреложное свойство человеческой натуры.