Платон, – в силу уже упомянутого противоречивого отношения к чувственно воспринимаемому миру, в силу своей веры в объяснительные возможности математики, – иногда склонялся к предположению, что путь к Добру уводит прочь от подробностей и деталей повседневного мира. Однако он говорил как о «восходящей», так и о «нисходящей» диалектике, о возможном возврате в пещеру.
Так или иначе, в той мере, в какой добродетельность применима к политике, к стихии городской рыночной площади, она должна сочетать углубление интуиций о целостности мира с повышением чувствительности к его сложности и разнообразию. Ложные понятия весьма часто повергаются генерализации, превращаются в клише, утрачивают связность. Истинные понятия сочетают надлежащие способы моральной оценки со возможностью установить связь с растущей способностью восприятия деталей. Это случай матери, которая обязана считаться с мнением всех членов семьи, когда она решает, выставить ли за дверь тетушку, или нет.
Так, в абсолютно любой сфере жизни, если мы ищем лучшего пути к благому поступку, то обязательно обнаружим присутствие как случайных, беспорядочных обстоятельств, так и потенциальной органической целостности всей ситуации. Скажем еще раз, что с наибольшей ясностью это положение вещей нам внятно в искусстве и в интеллектуальной работе.
Великие художники заново открывают мельчайшие детали окружающего мира. В то же время их величие не является чем-то исключительным и индивидуальным, подобным имени собственному. Можно сказать, что большие художники неповторимы в значительной мере аналогичным образом; чем глубже понимание искусства, тем отчетливее сквозь отличия проступает сходство. Каждый серьезный критик настаивает на этом, хотя теоретически здесь возможны различные объяснения. Искусство открывает сущность действительности, служит средой, в которой вещи обретают истинное бытие – отсюда ощущение художниками принадлежности к единому сословию. Так же обстоит дело и с сообществом ученых. Честность химика подобна честности историка, причем оба понятия развивались сходным образом.
Есть и другое сходство между честностью, необходимой для того, чтобы порвать с [ложной] научной теорией, и честностью, которая требуется, чтобы уяснить подлинную природу собственного брака, – хотя последняя задача, вне всякого сомнения, гораздо более трудна. Платона часто упрекали в переоценке роли интеллектуальных дисциплин – он и в самом деле придает им большое значение, однако применительно к собственным моральным задачам, интеллектуальные усилия отходят у него на второй план. Серьезному ученому свойственны значительные добродетели. Но если такой ученый является еще и добродетельным человеком, то он должен быть осведомлен не только о предмете своих штудий, но также и о месте, которое данный предмет занимает в его собственной жизни, понятой как органичное целое. Осведомленность, которая приводит исследователя к правильному решению отказаться от разработки той или иной темы, а художника побуждает правильным образом поступить относительно собственной семьи, – эта осведомленность преобладает над разумением науки или искусства как таковых. Не это ли означает выражение Платона καίτοι νοητῶν ὄντων μετὰ ἀρχῆς (Государство, 511d)?[668]
По всей вероятности, мы – весьма неоднородные в нравственном отношении создания, добродетельность в одной сфере вовсе не гарантирует того же – в другой. Хороший художник вовсе не обязательно мудр в семье, а охранник концлагеря бывает заботливым отцом. Так, по крайней мере, может показаться. Правильнее, однако, было бы сказать, что у художника есть значительный нравственный задел, отправной пункт для бесконечного морального самоусовершенствования, а охранник лишь в состоянии попытаться достигнуть предельных доступных для него нравственных границ в роли семьянина.
Картина остается пестрой и неоднородной, вопреки каким бы то ни было таксономическим притязаниям различных упорядоченных понятийных систем. Вместе с тем Добро пронизывает всю эту пеструю мозаику, порождает образ итоговой целостности – пусть неясный и недостижимый, но в данном случае единственно доступный для восприятия. К сфере морали (а следовательно – и нравственной философии) может быть, таким образом, отнесен не только неуловимый