Я думаю, что именно на этом рубеже остановился Кант, столь далеко зашедший в том, чтобы отвлечь наше внимание от эмпирического Я. Наше Я на самом деле обладает неиссякаемым обаянием, и тот, кто изучает его способность порождать призраки, имеет дело с чем-то вполне реальным. Осознание этой способности означает первый шаг на пути к бегству из пещеры, однако может стать и конечным пунктом движения. Пламя легко принять за солнце[672]
, а внимательное самонаблюдение – ошибочно отождествить с Добром. (Конечно, не каждый, кто готов вырваться из пещеры [Платона], нуждается в том, чтобы проводить много времени у огня. Добропорядочный простолюдин, покинув пещеру, огня даже не замечает).Религия либо идеология приходит в упадок, если вместо Я (обычно облеченного в ту или иную маску) предлагает для поклонения некий идолоподобный предмет внешнего мира. Несмотря на опасения Канта, мы все же можем указать пункт (одновременно и внутри религии и вне ее), в котором созерцание Добра доступно не только для узкого круга посвященных, но и для обычного человека. Речь идет о внимании (attention), не просто обосновывающем отдельные благие поступки, но и являющемся попыткой выйти за пределы Я навстречу отдаленному трансцендентному совершенству. Внимание – источник не подверженной пороку энергии, источник
Да, Добро неопределимо в понятиях, однако неужели к этому суждению ничего невозможно прибавить? Если мы и не в состоянии подобрать для Добра иного названия – нет ли в нашем распоряжении понятия (или понятий), находящегося с ним в особых, родственных отношениях?
Об одной, возможно, наиболее очевидной понятийной альтернативе Добра следует сказать особо. Я имею в виду Любовь, почти вовсе отсутствующую в лексиконе современных философов. Добро безусловно преобладает над Любовью (как и над прочими понятиями), ведь любовь может быть направлена и на нечто дурное, низкое. А если уточнить, что речь идет о любви возвышенной, чистой, практически идентичной благу? Коль скоро невозможно фразу «поступать совершенным образом» заменить на «поступать рационально», то нельзя ли здесь употребить выражение «поступать по любви»? Соблазн велик!
Я думаю все же, что для отождествления Добра и Любви нет достаточных оснований, ибо человеческая любовь обычно носит характер самоутверждения. Эти понятия (даже в случае рафинированного понимания любви) исполняют различные функции. Мы имеем здесь дело с усложненными метафорами. Добро – тот магнетический центр, к которому от века устремлена Любовь. Псевдолюбовь же тяготеет к псевдоблагу. Любовь ложная подлежит бесславной гибели. Когда же любовь, пусть невозвышенная и случайная, обращается на истинное Добро, то она тем самым приобретает новые, высокие свойства. Когда душа устремляется к Добру – пробуждаются ее лучшие качества. Любовь – поле напряжения между несовершенной душой и совершенством, зовущим за ее пределы. Недаром же Платон в «Пире» рисует Любовь нищей и бедствующей!
Если мы пытаемся совершенным образом возлюбить несовершенное, то достигнем своей цели только при содействии Добра – тогда-то наша любовь станет воистину справедливой, свободной от себялюбия. Такова материнская любовь к неполноценному ребенку, любовь к докучливому престарелому родственнику. Любовь – обобщающее наименование для различного рода привязанностей, она может постепенно приходить в упадок, служить причиной величайших заблуждений. Однако, хотя бы самую малость возвышаясь над заурядностью, Любовь преображается в страстную энергию души, взыскующей Добра; становится силой, которая приобщает нас к Добру, а через Добро – к истинному видению мира. Само существование Любви неопровержимо доказывает, что мы – как одухотворенные создания – устремлены к совершенству, предназначены для Добра. Любовь есть отраженный свет и тепло платоновского солнца.