Вполне понятно, что поиски новых наименований Добра, попытки соотнести их друг с другом – не более чем произвольная игра. Тем не менее, я бы хотела в заключение сделать в ней еще один ход. Доброта предполагает примирение с истинным смыслом смерти, судьбы, бренности. И лишь в свете этого примирения (психологически весьма затруднительного) мы способны в полной мере понять, что́ есть добродетель. Приятие смерти означает понимание нашей ничтожности, служит непроизвольным стимулом для участливого отношения к тому, что находится вне нас. Прямая противоположность величию кантианского Люцифера – смирение добродетельного человека. Последний куда более напоминает кьеркегоровского мытаря. Смирение – нечастая, вышедшая из моды добродетель, которую нелегко распознать. Она расцветает в немногих душах, свободных от алчных притязаний неугомонного Я.
Любое альтернативное наименование Добра на самом деле не исчерпывает его сути. Обозначения отдельных добродетелей, на мой взгляд, подсказывают необходимые способы рассуждения о Добре удачнее, нежели гораздо более популярные понятия свободы, решительности и т. д. Только смиренный человек, осознающий собственное несовершенство, как раз и способен увидеть мир таким, как он есть на самом деле. Добродетель настолько же уникальна, ценна, бесконечна, требовательна, насколько нецелесообразна практически. Симона Вейль[673]
учит, что открыть душу Богу – означает осудить собственный эгоизм не на страдание, но на смерть. Смиренный человек прозревает дистанцию между страданием и смертью[674]. И хотя его нельзя определенно назвать добрым, однако возможно, что именно такой человек в наибольшей степени достоин Добра.Михаил Бахтин многоголосье[675]
Михаил Бахтин (р. 17.11.1895)[676]
принадлежит к числу выдающихся знатоков творчества Достоевского. Его замечательная книга «Проблемы поэтики Достоевского» недавно издана в польском переводе. В ней Бахтин открыл принцип многоголосья, лежащий в основе романов Достоевского.Ниже представлены фрагменты записанной на пленку беседы с ученым. Разговор состоялся о доме для престарелых подмосковного города Климовска, где в настоящее время вместе с супругой проживает почтенный исследователь.
Правда о последних жизненных устоях не может быть выяснена в рамках бытия отдельной личности, она просто не может быть вмещена в сознание индивида. Правда может быть приоткрыта (да и то лишь частично) в процессе общения равноправных человеческих существований, в диалоге между ними. Конец диалога был бы равнозначен гибели человечества. Эта мысль была высказана еще Сократом, однако только у Достоевского она обрела могучее художественное воплощение. Сознание человека в романах Достоевского всецело ориентировано на диалог: они непрерывно ведут нескончаемую дискуссию. Именно таким образом герои постигают самих себя и собственное окружение.
С моей точки зрения, Достоевский – прежде всего творец полифонического романа, задуманного как диалог о последних устоях бытия. Автор не исчерпывает этого диалога, не дает каких-либо итоговых заключений от собственного имени. Он изображает сам процесс диалогового мышления, со всеми его сложностями и противоречиями.
В своих произведениях Достоевский не признавал окончательных суждений. Если некоторые его романы (например, «Преступление и наказание») и можно считать завершенными, то исключительно в фабульном плане. Однако в «Братьях Карамазовых» отсутствует и фабульная законченность, здесь ничто не завершено, не исчерпано. Как и у всякого человека, у Достоевского были свои собственные убеждения, с наибольшей полнотой изложенные в публицистике и в устных выступлениях. Взгляды писателя нашли отражение и в его романах, однако не в виде авторского комментария, но на правах реплики в диалоге идей, реплики, совершенно равноправной с прочими мнениями и суждениями. Это означает, что Достоевский выходит в своих книгах за пределы собственных представлений. Это, по моему мнению, принципиальная черта его творчества. Бесполезно пытаться извлечь из романов писателя какую-либо одну господствующую идею. Суть как раз в их множественности, в наличии диалога, который никоим образом не приходит к самоисчерпанию. Достоевский постоянно напоминает нам о том, что завершение диалога между равноправными субъектами слова может наступить лишь в результате постороннего вмешательства – пусть даже вмешательства высших сил.