Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

Общетеоретические проблемы – сами по себе, русистика – сама по себе: вот главный тезис целого ряда научных дисциплин в России: географии, этнографии, лингвистики, истории, литературоведения и искусствознания. За основными отраслями русистики (если говорить об интенсивности работы и значительности достижений) следует и русское востоковедение. Русская наука о романо-германской цивилизации при всей ценности ее отдельных достижений (ср., например, вклад русских ученых в экономическую историю Англии или в изучение Французской революции) – всегда отличалась некоторой фрагментарностью и вторичностью. Последний термин мы употребляем в том смысле, что для основных дисциплин романо-германистики в России не была разработана единая концепция и что русские исследования в этой области были только пристройками (пусть порою и первоклассными) к зданию зарубежной науки. К началу нынешнего века русская славистика была прежде всего русистикой. Предметом ее исследования были русские либо, как кое-кто сегодня предпочитает говорить, восточнославянские народы, чьи языки (равно как и предшествовавшие им общеславянский, а также церковнославянские язык и литература) стали важным компонентом русской культуры. Достижения русских ученых в области изучения южно- и западнославянских народов, а также межславянских взаимосвязей, порою весьма значительны, однако в целом (как в количественном, так в конечном счете и в качественном отношении) – это лишь дальнейшая разработка славистических проблем, в новейшей русской науке глубже исследованных применительно к русистике как таковой либо к востоковедению (ср. Бартольд: «История изучения Востока в Европе и России»)[679]. Русская славистика, за исключением русистики и вопросов, связанных с праславянским и церковнославянским языками, не приведена в систему, не разработана с той методологической строгостью и глубиной, которые характерны для ведущих отраслей русской науки. Как и романо-германистика, она фрагментарна и не имеет прочной традиции.

О русской науке последних десятилетий как таковой можно сказать то же, что было сказано проф. Егоровым о современной русской математике: «Работа ‹…› естественно, шла в общем в тех же направлениях, которые были намечены предшествующими годами»[680]. Совершенно так же верна прежней диспозиции и славистика. Мало того, былые взаимоотношения между отдельными направлениями исследований стали проявляться еще отчетливее и острее: полному запустению в романо-германистике сопутствует многосторонне развитое востоковедение. В целом ряде дисциплин, – например, в литературоведении, искусствознании, лингвистике – развернулись ожесточенные дискуссии по принципиальным теоретическим вопросам и, в конце концов, все сильнее и последовательнее – как в советской, так и в зарубежной русской науке – ощущается подъем, целенаправленное движение русистики к ее будущей значительности. Все это достаточно ясно указывает на широкое развертывание наук о России [Rußlandskunde]: отметим невиданно интенсивные разыскания в области российской географии, полный пересмотр и тщательную переработку истории русской литературы и русского искусства, продолжение исследований по археологии России, создание капитальных научных трудов (таких, как «География Советского Союза [der Räteunion[681] ]» Танфильева[682], «Русская этнография» Зеленина[683], «Русская философия» Шпета[684] и др.), плодотворную работу государственной Академии наук, а также Академий и прочих научных институтов отдельных народов и регионов России, нацеленную на исследование ее национального состава и в особенности – тех этнических общностей, которые прежде оставались в тени: украинцев, белорусов, угро-финских, тюркских, монгольских и кавказских народов [Stӓmme].

Уже не раз указывалось на разительное преобладание исследовательского интереса ко всем этим народам [Stӓmme] (см. например: «Краеведение»[685], 1928. С. 266); в некоторых отраслях науки отодвинулось на второй план изучение великороссов, представляющих основное ядро населения Союза, абсолютное большинство его жителей (согласно переписи 1926 года, из 144,3 миллионов человек 77,7 миллиона – великороссы по национальности и 84,1 миллиона – по языку). Впрочем, в этом явлении нет ничего принципиально нового. Более интенсивное изучение периферии по сравнению с центром – в традициях российской науки. Фольклор Архангельской и Олонецкой губерний исследован лучше, чем фольклор губернии Московской; лингвистическое обследование российских столиц только начинается, а древнее искусство Новгорода до недавнего времени было изучено куда основательнее, чем московское и т. д. Новым является лишь то обстоятельство, что научные дисциплины, традиционно изучавшие окраины великорусского мира, расширили свой ареал. Постоянное же расширение границ науки, как и сам по себе факт повышенного внимания, уделяемого этим границам в разных отраслях российской науки, – явления глубоко традиционные.