Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

Именно исконный смысл понятия смертности дарует нам способность рассматривать добродетель как единственную ценность – невозможно ведь ни ограничить, ни предвидеть заранее те требования, которые она к нам предъявляет. Тот факт, что мы не в силах повелевать миром, может быть истолкован в позитивном ключе. Причина загадочности Добра – человеческая хрупкость, уязвимость, а также значительная отдаленность Добра от нас. Если существуют ангелы, то они в силах определить Добро, впрочем, мы все равно были бы не в силах понять это определение, поскольку большею частью являемся существами-автоматами, порабощенные безжалостными силами нашего эгоизма, сущность которого едва ли осознаём. В лучшем случае мы, как люди добропорядочные, способны должным образом реагировать на различные ситуации. Мы ведем себя подобающим образом в тех случаях, когда достойное поведение дается нам достаточно просто, в иных же, более сложных условиях позволяем себе оставаться морально неразвитыми. Можно сказать, что каждое человеческое существо отделено от добродетели неодолимыми психологическими барьерами. Если мы попробуем бросить взгляд за пределы нашего Я, то увидим лишь разрозненные, неупорядоченные намеки на Добро. Лишь в немногих случаях добродетель сияет ярко и отчетливо: в великом искусстве, в поведении смиренных людей, которые посвятили себя служению ближним.

Однако способны ли мы, помимо нравственного самоусовершенствования, даже в подобных случаях постигнуть сущность Добра с достаточной отчетливостью? Это удается лишь в тех случаях, когда мы представляем себе пределы нашей свободы. Понятие же свободы весьма неоднородно. Часто оно действительно означает один из аспектов добродетели, касающийся главным образом достижения адекватного видения мира и обуздания эгоистических побуждений. Однако другая, ложная (хоть и более популярная) составляющая понятия свободы служит обозначением акций заблуждающейся себялюбивой воли. Именно последнее, узкое и неистинное понимание свободы в силу людского невежества считается исчерпывающим.

В конечном счете невозможно высказывать суждение о достойных качествах человека, ибо, с одной стороны, мир не наделен целесообразностью, случаен и необъятен, а с другой – мы сами ослеплены собственным Я. Есть и третья причина, тесно связанная с первыми двумя. Тяжело смотреть прямо на солнце, и эта затруднительность вовсе не походит на то, что мы испытываем при взгляде на любые иные предметы. Мы так или иначе представляем (искусство одновременно изображает и выражает это представление), что отдельные лучи действительно исходят из некоего магнетически привлекательного источника, центра. Между тем увидеть сходящиеся лучи оказывается делом более легким, нежели бросить взгляд в упомянутый центр. Мы не знаем и, вероятно, не можем знать, внятно определить то, что же все-таки находится в центре излучения. Но тогда – к чему вообще попытки заглянуть туда? Не угрожает ли нам при этом утрата способности сосредоточиваться на частных, периферийных жизненных явлениях? Вероятно, эти попытки все же оправданны, несмотря на риск погружения в мазохизм и прочие темные свойства психики. Наше желание поклоняться чему-либо настолько же глубоко, насколько и противоречиво. Есть немало дарующих фальшивое утешение светил, которые, в отличие от настоящего солнца, гораздо более доступны для взора.

В своей великой аллегории Платон как раз и изобразил картину такого фальшивого поклонения. Поначалу узник пещеры обращен лицом к ее дальней стене. За спиной у него разложен костер, в отблесках пламени которого на стене появляются тени фигур, движущихся между наблюдателем и очагом. К этим призракам и сводится до поры до времени вся полнота действительности. Если узник пещеры обернется, он увидит костер, который необходимо обойти на пути к выходу из пещеры. Костер, насколько можно судить, обозначает человеческое Я, извечный и неизменный источник тепла, духовной энергии. На следующей ступени осведомленности узник уже достигает той способности самовосприятия, которая в наши дни привлекает столь значительное внимание. Человек в самом себе обнаруживает источник себялюбивого инстинкта. Он видит пламя, отбрасывающее на стены пещеры тени, казавшиеся прежде реальными предметами, видит те неясные силуэты, которые лишь имитируют вещи из реального мира. Однако рассмотреть что-нибудь еще житель пещеры и не мечтает. Что может быть лучше: обосноваться около костра, у которого так покойно сидеть, глядя на колеблющиеся языки пламени?