Радуга

Мы же, в свою очередь, положа руку на сердце, торжественно клянемся оправдать Ваше доверие и сделать отнюдь не меньше, чем позволят наши скромные силы на службе родине и нашему союзу таутининков, которому все труднее управлять нашим маленьким государством, раздираемым внутренними и внешними противоречиями и дезорганизующими силами, не желающими шагать нога в ногу, под такт старого военного марша наших героических праотцов «На горе — овцы, скачут литовцы». Прошу простить нашу плоскую шутку, но мы, господин начальник, как и Вы, — закоснелые вольдемаровцы, мы, как и Вы, ждем возвращения из-за границы своего Аугустинаса Вольдемараса, как ждали возвращения из пустыни Иисуса Христа его тринадцать апостолов. Будем надеяться, что Вы не станете этим проклятым навеки тринадцатым апостолом Иудой ни для г‑на Аугустинаса, ни для нас — сумеете соблюдать общие святые тайны, как умел соблюдать Он, Незабвенный, сидевший в нашей утянской тюрьме и не выдавший никого из нас, которые прямо или косвенно помогали Его путчу. Хотя мог!.. Молчим. Аминь. Покамест забудем, о чем говорили, вернемся к делу. Спешим доложить Вам, что, не дожидаясь указаний от Вашего превосходительства, мы составили разумный план поимки живым Пятраса Летулиса, пока он еще не приобрел авторитета защитника бедняков или «уравнителя мира». Для этой цели у нас имеется классическая приманка — его наложница Стасе Кишките, поселившаяся в данное время рядом с кукучяйским кладбищем, в баньке своего бывшего хозяина Яцкуса Швецкуса, которую ей вместе с обязанностями прядильщицы пакли уступила Аспазия Тарулене, выклянчив у глухонемого кукучяйского настоятеля Бакшиса для своего сына Алексюса, бывшего землекопа, место звонаря и перебравшись вместе с ним в приходскую богадельню. На сей раз, учась на тяжелых ошибках прошлого, не станем утруждать ни местную полицию, ни шаулисов. Не будем устраивать ночной засады (слишком много чести для Пятраса Летулиса, если про эту засаду пронюхают босяки). Полагаем, что куда удобнее будет нанять одного постоянного ночного стража, который, заняв удобный для наблюдения пост, стал бы глазами и ушами нашей полиции. Жаль, что до сих пор не удалось найти для этой временной службы подходящей кандидатуры. Дело в том, что в Кукучяй, как и следовало ожидать, укоренился старый вредоносный обычай, что помогать за деньги полиции — дело недостойное, а бесплатно помогать тем, кого преследует закон, — сам бог велел. Даже наш разбитной Тамошюс Пурошюс, в недалеком прошлом вор, и тот, хотя ему господин Мешкяле предложил неофициальную месячную прибавку к жалованью сторожа в тринадцать литов, отказывается, юлит и, боясь обидеть своего начальника, объясняет, что ночная работа не для его здоровья. Что ж — мы рассуждаем, мыслим и ждем Вашей спасительной помощи и твердо убеждены, что сумма в тысячу литов, отпущенных в наше ведение и свободно мною располагаемая, могла бы сыграть решающую роль в успешном осуществлении хотя бы вступительной части разработанного нами рационального плана, а каково начало — таков и конец. Этой благородной мудростью наших дедов мы хотели бы завершить наш, будем надеяться, плодотворный разговор. Желаем Вам светлого расположения духа, успешных трудов и хорошего отдыха на благо нашего уезда. До следующего рапорта! Целуем. Жмем руку.

Ваш Юлийонас Заранка.

Кстати: вышеупомянутые тысячу литов прошу вручить моей жене и общей нашей знакомой Хортензии (Аллея Роз № 13), поскольку мы лично до святого рождества вряд ли вернемся в ее алчные объятия. Придется, следуя чувству долга, сидеть в жуткой глуши.

Передайте искреннейший привет и поцелуйте от нас в левое бедро, где родинка... свою милую канарейку, неповторимую г‑жу Юрате, и напомните ей о нашем прошлогоднем неофициальном соглашении, что Ваш сват будет и первым претендентом в крестные отцы первого ее младенца, явление которого в сию юдоль плачевную мы, полиция, намерены отпраздновать одновременно с рождением Иисуса Назаретянина в яслях Вифлеемских, Нетерпеливо ждем почетных обязанностей крестного отца, руководствуясь сами и советуя Вам руководствоваться римской мудростью, ставшей международной: „Practa sunt servanda“, что в буквальном переводе на литовский язык означало бы: «Договора мы обязаны выполнять, старых друзей не сердить». Ибо: «Злость — дурной советник». „Vince iram!“ — учат ученые мужи или, говоря попросту, — давайте будем умнее и побережем сердца. Так что до приятной встречи за столом в сочельник. «Господи, не завидуй нашему счастью», — как говорит девушка-героиня из вышеупомянутой сентиментальной драмы учительницы г‑жи Кернюте.

Еще раз ваш Юлюс.»

2