Раффлс, взломщик-любитель

Разговор начинал меня нервировать, однако Юбэнк наконец-то решил вернуться к его основной теме. Он признался, что сотрудников у них мало, однако он сам всегда держит заряженный револьвер под подушкой ночью и под стойкой кассы днем, с нетерпением ожидая повода пустить его в ход.

– Под стойкой, говорите? – как полный осел, спросил я.

– Да. Как и вы!

Он смотрел на меня с удивлением, и что-то словно подсказало мне, что произнести фразу “Само собой, я просто забыл!” будет практически равноценно самоубийству в свете того, что я якобы сделал. Так что я высокомерно улыбнулся и покачал головой.

– Но газеты писали, что именно так все и было!

– Не под стойкой, – ответил я.

– Но таковы правила!

На какое-то мгновение, Банни, я ощутил себя в тупике. Впрочем, полагаю, это заставило меня взглянуть на него с выражением еще большего превосходства, чем до этого, и, как мне кажется, последовавший за этим ответ оправдал этот взгляд.

– Правила! – сказал наконец я самым презрительным тоном, на который только был способен. – Да уж, правила точно свели бы нас всех в могилу! Мой дорогой сэр, вы что, и вправду ожидаете, что грабитель позволит вам вытащить оружие из того места, в котором, как ему известно, оно точно лежит? – Мое лежало у меня в кармане, и я улучил момент тогда, когда стал отходить от стойки, изображая нежелание это делать.

Юбэнк смотрел на меня вытаращенными глазами, его брови были вздернуты так высоко, что на лбу выступили глубокие морщины.

– Боже! Как хитро! И все же, – добавил он тоном человека, не желающего признавать свою неправоту, – газеты говорили другое, знаете ли.

– Само собой, – ответил я. – Потому что они говорят то, что я им сказал. Вы ведь не рассчитывали, что я признаюсь им в том, что пренебрег правилами банка, не правда ли?

Буря миновала. И, уходя, она пролилась дождем из золота. Не серебра – настоящего австралийского золота. До этого старина Юбэнк не был обо мне слишком высокого мнения; будучи крепким орешком и человеком гораздо старше меня, он считал, что я слишком молод, чтобы занимать такую должность, а мой подвиг воспринимал как простую удачу. Однако я никогда до этого не видел человека, который бы изменил свое мнение столь открыто. Он принес свой лучший бренди, заставил меня выбросить сигару, которую я курил, и открыл свежую упаковку. Он казался весьма компанейским типом с рыжими усами и забавной физиономией (которая чем-то напоминала физиономию Тома Эмметта[25]), так что я решил зайти именно с этого фланга. Но он не был Розенталем, Банни, это был двужильный тип, который мог бы перепить меня раз десять. “Ладно, – подумал я, – возможно, ты и отправишься в постель трезвым, но спать ты будешь как убитый”. И, пока он не видел, я выплеснул половину бокала в окно.

Но он был хорошим парнем, этот Юбэнк, так что не считай его каким-нибудь пьянчугой. Я назвал его компанейским – и хотел бы, чтобы он был кем-то бо́льшим. Вечерело, и он становился все более и более дружелюбным, так что для меня не составило особого труда уговорить его показать мне банк в самое неподходящее для этого время. Перед тем как отправиться на боковую, он сходил за револьвером. Я не давал ему уснуть еще минут двадцать, и к тому моменту, когда мы с Юбэнком пожали друг другу руки в моей комнате, мне уже был знаком каждый дюйм здания, в котором располагался банк.

Ты никогда не догадаешься, чем я занимался в последовавший за этим час. Я разделся и лег в кровать. Постоянное напряжение, которое имеет место даже в случае идеально спланированного перевоплощения, – это одна из самых изматывающих вещей на свете. А представь, каково перевоплощаться без подготовки! Подсказки ждать неоткуда, одно неверное слово – и ты выбыл из игры. Это как играть отражающим в потемках. Я не рассказал тебе и о половине тех моментов, когда я был на грани провала за время многочасового разговора, ставшего под конец опасно доверительным. Ты и сам можешь их представить, а теперь представь меня, растянувшегося на кровати и пытающегося собраться с силами для воплощения своих ночных планов в жизнь.

Я понял, что мне еще раз повезло, когда уже вскоре услышал, что мой дорогой Юбэнк храпит подобно фисгармонии. Это музицирование не прекращалось ни на мгновение, в особенности громким оно стало, когда я выскользнул из своей комнаты и закрыл за собой дверь. Убедившись в непрерывности этого аккомпанемента, я перестал к нему прислушиваться. Впрочем, самый главный концерт мне еще только предстояло услышать. Этот малый продолжал храпеть, когда я выходил из банка, и все так же храпел, когда я остановился под его открытым окном.