Раффлс, взломщик-любитель

Больше мы о даре императора не говорили. Гордость рождается в пустом кошельке, так что никакая нужда не заставила бы меня принять предложение, которое я ожидал услышать от Раффлса. Мое ожидание, впрочем, шло рука об руку с надеждой, хоть я тогда этого и не осознавал. Не говорили мы и о том, что Раффлс, по его собственным словам, уже забыл, – о моем «отступничестве», моем «добродетелепадении», как он его радостно именовал. Мы оба были довольно молчаливы и слегка смущены, каждый думал о чем-то своем. В последний раз мы встречались несколько месяцев назад, так что, когда я провожал его в одиннадцать часов того воскресного вечера, я думал, что мы прощаемся еще на неопределенное время.

Но пока мы ждали поезда, я видел его ясные глаза, всматривавшиеся в меня в свете фонарей железнодорожной платформы, и, когда я встретился с ним взглядом, Раффлс покачал головой.

– Тебе это не пошло на пользу, Банни, – сказал он. – Меня никогда не привлекала эта Долина Темзы. Тебе нужно сменить обстановку.

Хотелось бы мне иметь возможность себе это позволить.

– Что тебе и вправду нужно, так это морской круиз.

– А еще зима в Санкт-Морице. А может, ты посоветовал бы Канны или Каир? Это все очень хорошо, Эй Джей, однако ты забываешь то, что я тебе говорил о своих финансах.

– Я ничего не забываю. Я просто не хочу ранить твои чувства. Но послушай, ты действительно отправишься в морской круиз. Я сам хочу сменить обстановку, и ты составишь мне компанию в качестве гостя. Мы проведем июль на Средиземноморье.

– Но ты ведь играешь в крикет…

– К чертям крикет!

– Ну, если ты серьезно…

– Разумеется, серьезно. Ты едешь?

– Еще бы… если поедешь ты.

Я пожал ему руку и помахал на прощание с совершенно не портившей мне настроение убежденностью, что больше я об этом не услышу. И была лишь мимолетная идея – не более и не менее. Вскоре мне захотелось, чтобы она была чем-то бо́льшим: в ту неделю я вообще желал убраться из Англии раз и навсегда. Я вообще ничего не зарабатывал. Я мог кормиться лишь за счет разницы между платой за квартиру и той суммой, за которую я сдавал ее вместе с мебелью в поднаем на сезон. И сезон уже практически подошел к концу, а в городе меня ждали кредиторы. Возможно ли быть в полной мере честным? Когда в моем кошельке водились деньги, я вообще не задумывался о счетах, так что все более откровенная бесчестность казалась мне все менее постыдной.

От Раффлса, разумеется, ничего слышно не было, хотя прошла неделя и уже наступила середина следующей. Однако, придя домой поздним вечером среды, я обнаружил у себя его телеграмму, пришедшую как раз после того, как я обыскал весь город в бесплодных попытках найти его и в отчаянии поужинал в безлюдном клубе, к которому все еще принадлежал.

«Будь готов отправиться из Ватерлоо фирменным рейсом “Северогерманского Ллойда”[51], – телеграфировал он. – В следующий понедельник, в 9:25, встречу тебя в Саутгемптоне на борту “Улана” с билетами, о которых напишу позднее».

И он написал. Письмо его было довольно беззаботным, однако полным искреннего беспокойства обо мне, моем здоровье и моих перспективах; это письмо было почти трогательным в свете наших прошлых отношений и сумраке их полного разрыва. Он говорил, что зарезервировал две каюты до Неаполя и что мы отправимся на Капри, который для нас однозначно должен был стать островом лотофагов[52], где мы будем греться на солнышке и «предаваться забвению». Это было чудесное письмо. Я никогда раньше не видел Италию, так что именно ему предстояло меня с ней познакомить. Наибольшая ошибка – считать итальянское лето невыносимым. Ни в какой другой сезон Неаполитанский залив не бывает столь чарующим. Раффлс называл его «покинутыми землями фей», словно поэзия сама выскакивала из-под его пера. Возвращаясь к земной прозе, я мог бы счесть выбор германского корабля непатриотичным, однако ни на каких других линиях нельзя было и мечтать о таком же уровне комфорта и внимания со стороны экипажа за те же деньги. Впрочем, Раффлс намекнул и на иную причину. Согласно его телеграмме, он писал из Бремена, где, как я понял, у него были связи во власти, позволившие снизить стоимость билетов.

Представьте себе мою радость и восторг! Я сумел выплатить все свои долги в Темз-Диттоне и получить от скромного редактора скромный чек, а от своего портного – новый фланелевый костюм. Помню, что я разменял свой последний соверен, чтобы купить Раффлсу пачку салливановских сигарет. Но утром в понедельник мое сердце было таким же легким, как и мой кошелек; именно в это ясное утро туманного лета я отправился на борту фирменного рейса к залитой солнцем глади открытого моря.