Раффлс, взломщик-любитель

– Ни в коем случае! – воскликнул Раффлс. – Маккензи, замолвите за нас словечко. Не сдавайте своих соотечественников раньше времени! Капитан, нам некуда бежать. Вы ведь можете не поднимать шум до вечера? Взгляните, вот все, что лежит в моих карманах. И ты свои выверни, Банни. Они могут нас хоть догола раздеть, если считают, что мы прячем оружие в рукавах. Все, о чем я прошу, – это не надевать на нас кандалы.

– Возможно, у вас не быть оружие, – сказал капитан. – Но что насчет жемчужина, который вы красть?

– Вы получите ее! – вскричал Раффлс. – Вы получите ее сию же минуту, если вы гарантируете, что избавите нас от публичного унижения на борту!

– Я согласен, – сказал Маккензи. – Если вы не будете делать глупостей. Так где же она?

– На столе, прямо у вас перед носом.

Я взглянул туда вместе со всеми остальными, однако никакой жемчужины на столе не было. Рядом с уже упомянутыми револьверами на его полированной поверхности лежало лишь содержимое наших карманов: часы, записные книжки, карандаши, перочинные ножи и пачки сигарет.

– Вы надули нас, – произнес Маккензи. – В чем смысл?

– Ничего подобного, – рассмеялся Раффлс. – Просто хотел посмотреть на вашу реакцию. В этом есть что-то дурное?

– Шутки в сторону. Она здесь?

– На столе, клянусь всеми своими богами.

Маккензи открыл сигаретные пачки и потряс каждую лежавшую в них сигарету. Раффлс взмолился, чтобы ему дали закурить, и, когда его мольбы были услышаны, заметил, что жемчужина находилась на столе гораздо дольше, чем сигареты. Маккензи немедленно схватил кольт и заглянул в его барабан.

– Не там, не там, – сказал Раффлс. – Но уже горячо. Проверьте патроны.

Маккензи высыпал патроны себе в ладонь и потряс каждый из них, поднеся его к уху. Безрезультатно.

– Ох, дайте сюда!

Раффлс нашел нужный патрон мгновенно, зубами вытащил из него пулю и торжественно положил императорскую жемчужину в центре стола.

– Теперь, надеюсь, вы проявите немного понимания, ведь это полностью в ваших силах. Капитан, как видите, меня можно назвать злодеем, потому я готов провести всю ночь в кандалах, если вы считаете, что это необходимо для безопасности корабля. Прошу лишь оказать мне сначала одну небольшую услугу.

– Это зависеть от того, о какой услуга идти речь.

– Капитан, я совершил на борту вашего корабля гораздо худшую вещь, чем известно любому из вас. Я заключил помолвку и теперь хочу попрощаться!

Полагаю, мы все были в равной степени ошеломлены, однако единственным, кто выразил свое удивление вслух, был фон Хойман, чье утробное немецкое ругательство стало его едва ли не первой репликой за все следствие. Сразу после этого он стал бурно протестовать против подобного прощания, но его протесты были отклонены, и ловкий узник добился своего. У него должно было быть пять минут на разговор с девушкой, в то время как капитан и Маккензи должны были стоять поблизости (однако не в пределах слышимости) с револьверами за спиной. Когда мы выходили из каюты, он остановился и взял меня за руку.

– Что ж, в конце концов я все-таки довел тебя до тюрьмы, Банни, после всего, что было! Если бы ты знал, как мне жаль… Но много тебе не дадут – я вообще не уверен, за что тебе можно дать хоть какой-то срок. Ты сможешь простить меня? Быть может, мы расстаемся на годы, а быть может, и навсегда, знаешь ли! Ты всегда был хорошим другом, когда становилось туго. Думаю, настанет день, когда тебе не стыдно будет вспомнить, что ты оставался им до конца!

В его глазах был намек, и этот намек был мною понят. Мои зубы сжались, нервы напряглись, и в последний раз в жизни я крепко пожал эту сильную ловкую руку.

Эта сцена до сих пор стоит у меня перед глазами и воистину будет стоять перед ними до конца моих дней! Я вижу каждую деталь, каждую тень на залитой солнцем палубе! Мы проходили мимо островов, которыми усеян весь путь от Генуи до Неаполя, и фиолетовым клочком земли, за который садилось солнце справа по борту, была Эльба. Каюта капитана тоже выходила на правый борт, и его омытая солнечным светом верхняя палуба, которую уже начинали окутывать тени, была пустынна, если не считать той группы, частью которой был я сам, да бледной, стройной фигурки в коричневом, стоявшей на корме вместе с Раффлсом. Помолвка? Я не мог в это поверить и до сих пор не могу. И все же они стояли вместе в лучах заката, а искрящаяся водная гладь тянулась от Эльбы до самой обшивки «Улана»; их тени удлинились настолько, что почти достигали наших ног.

Мгновение – и дело было сделано. Я до сих пор не знаю, восхищаться этим поступком или презирать Раффлса за него. Он схватил ее, поцеловав так, чтобы мы все это видели, а затем отшвырнул с такой силой, что она почти упала. Следующий его шаг был ясен. Первый помощник ринулся за ним, а я – за первым помощником.

Раффлс уже успел вскочить на перила.

– Держи его, Банни! – крикнул он. – Держи крепко!