Райский сад первой любви

Она, белея голым телом, смотрела телевизор, и луч света от экрана во тьме комнаты протянул разноцветную руку, чтобы коснуться ее. Парень, чьи черты лица увяли, спросил: «Мы теперь встречаемся?» Ее тело заслонило от него руку телеэкрана, а лицо парня в этот момент напоминало растение в горшке, которое давно не поливали. Он допытывался: «Я тебе нравлюсь?» Сяоци по-настоящему рассердилась только тогда, когда он отнял пульт. Неужели у тебя нет ко мне никаких чувств? Ты мне уже дала, неужели я тебе вообще не нравлюсь? Она вырвала из высохшей руки парня пульт, отвернулась к телевизору и какое-то время смотрела, как белокурый отец в фильме целовал белокурую дочку и собирался спасти ей жизнь. Сяоци подумала: если бы учитель знал, чем я сейчас занимаюсь, он наверняка был бы собой доволен, поскольку понял бы, что я причиняю себе вред. Парень рассердился. Неужели ты просто так со мной перепихнулась? Сяоци повернулась к нему, пробежала пальцами по своим волосам, откидывая их с прекрасного лица, и спросила самым ласковым голосом, какой только ему доводилось слышать: «Разве тебе не понравилось?» Впоследствии эта фраза разлетелась по всей школе.

Сяоци бесцельно бродила по городу и часто видела похожих на учителя людей. У одного были руки учителя, у второго шея учителя, третий одевался как учитель. Внезапно у нее темнело перед глазами, и только на фигуру в черном был направлен сценический свет. На ходу темная рука раскачивалась, приковывая ее взгляд, и Сяоци шла позади как привязанная. Учитель, это вы? Глаза словно бы тащили за собой тело, и она нетвердой походкой подходила вплотную к мужчине. Как будто, ведя рукой по стене пещеры, ковыляла к источнику света. Нет, не он. Зачем вы украли одежду учителя? Почему у вас его руки? Она отрывала взгляд от незнакомца и, стоя посреди улицы, неспешно наблюдала, как людская толпа растворяется в навернувшихся на глаза слезах.

Лучшая подруга Сяоци пригласила ее поужинать. Душу Сяоци сковало ледяное предчувствие, словно она еще не вошла в ресторан под названием «Рисовая каша», как уже про себя выбрала все, что будет заказывать. Синьсинь сказала: «М-м-м… не знаю, с чего начать, но в последнее время в универе про тебя постоянно говорят всякие гадости». Какие гадости? Ну, я слышала, что ты спишь со старшекурсниками, разумеется, я разозлилась и ответила, что ты не такая. Сяоци положила руку на панорамное окно, чтобы в лучах зимнего солнца рука отбрасывала тень. Рука сильно исхудала, а тень получилась еще более тощей и длинной, как сплетни. Сяоци с силой прикусила соломинку в своем напитке. Это правда. Правда? Да, я правда с ними спала. Но зачем?! Это трудно объяснить. Господи, Го Сяоци, ты знаешь, сколько парней утверждают, что ты с ними перепихнулась?! Знаешь, сколько сил пришлось мне потратить, чтобы они заткнулись? А оказывается, это все правда? Но ведь есть же причина! Это случилось по пьяни? Нет, я была трезвая, даже слишком трезвая. На этом месте Синьсинь расплакалась.

Увидев слезы подруги, Сяоци рассердилась, встала и ушла. Непонятно, с чего вдруг в мире нашелся кто-то, кто разрыдался вперед нее. Когда из университета пришло извещение об очередной оплате, она объявила родным, что больше на занятия не пойдет. Мама со слезами вопрошала, куда же делась ее послушная маленькая девочка, на что Го Сяоци ответила, что та девочка умерла еще в выпускном классе. Мама не поняла и спросила, что она имеет в виду. Сяоци в ответ лишь произнесла с акцентом на каждом слоге: «Ли-Го-Хуа».

Родители молчали минуты две. С экрана телевизора орали чирлидерши, у соседей птицы дрались за еду, солнечный свет шуршал листьями. За эти две минуты столько людей умерли, столько родились, но Го Сяоци было даже тяжелее, чем тем, кто рождался и умирал. Через две минуты раздался вопль ее отца, напоминавший селевой поток, который затопил весь их дом: «Ты думаешь, после такого ты сможешь выйти замуж?» – «После какого “такого”?» Растление! Это слово, словно камень, ударило Сяоци промеж бровей, и она рухнула на плетеный стул, который заскрипел так, будто его щекочут. Из маминого горла вырвался рык: «Ты разрушаешь чужую семью! Отныне нет у нас дочери!» Отец заорал так, что вскинул кулаки: «Наверняка он тебя обманом уболтал и лишил девственности!» Слезы Го Сяоци обжигали лицо. Мы правда друг друга любим. Отец заорал так, что с него слетели тапки. Ты легла в постель со стариком, занималась с ним сексом, трахалась! Решетка на двери напоминала сеть, но за этой сетью снаружи все еще светило солнце. Мам, пап, не надо так со мной разговаривать. Ну тогда и вали к нему! Раз вы друг друга любите, пусть он тебя и приютит! Сяоци взяла мобильник и двинулась на выход, но мама выхватила телефон и швырнула об пол. Телефон-раскладушка широко разинул пасть, вгрызаясь в кафельную плитку, а с задней крышки улыбались огоньки. Сяоци начала обуваться, но мама толкнула ее. Ничего, босая походишь!