Ранее известная как Америка

«Нет, не нормально. – Для пущей выразительности я взорвал несколько хмурых рожиц самодельной бомбой. – Как ты и сказала. В Федеральной Корпорации меня совсем замордовали. По крайней мере, так было раньше. Я думал о Совете директоров, о вынужденном отпуске президента Бернхема и о том, как меня подставили, чтобы отвлечь внимание от Рафиковой и ее планов».

«Все нормально. Ты бы знал, как пропагандой нас накачивают Настоящие друзья©».

Так, значит, она была с Западного побережья. Судя по тому, что она говорила без акцента, вероятно, она была богата. И явно не для меня.

Похоже, тишина слишком затянулась.

«Так, а что еще есть в твоих архивах?» – слова выпрыгивали из-под моих пальцев еще до того, как я стал понимать, к чему веду.

Она колебалась. Ее хвост встал торчком: она пыталась понять, можно ли мне доверять. Но, наконец, кинула мне ссылку, ведущую в новое окно.

Как только я до него дотронулся, симуляция преобразилась. Мы снова оказались в «Кошачьем лотке», но на этот раз на всех статуэтках на полках появились раскрытые фотографии, видео, катушки с данными. Она присела на корточки на пол, и по ее телу от хвоста до кончика носа пробежала дрожь; секунду спустя она откашлялась, указывая на ковер.

Я перебирал стримы, распределяя их по темам, странам и годам. Я был в режиме администратора, и здесь была целая уйма данных.

Формуляры военных заказов от Дакот. Ядерные соглашения, подписанные руководством Халлоран-Чьянга. Перехваченные сообщения СФФ[96] в Россию.

Все, что она там прятала, могло принести ей сотни миллионов долларов на открытых торгах. Разумеется, то, что она там прятала, также могло привести к ее аресту за кибершпионаж в половине стран нашего континента.

И даже несмотря на то, что одно лишь это знание сделало меня ее сообщником, я не мог оторвать глаз. Я увидел переписку пятидесятилетней давности между первым президентом Бернхемом и Альбертом Коуэллом в «Лагуна-Хонде», и у меня просто отвисла челюсть. Письма были переполнены закодированными упоминаниями о Премии Бернхема и успехах Коуэлла. В одном из писем даже имелась строчка о «неожиданных психологических осложнениях» межвидовой передачи нервной ткани, и я не мог не вспомнить историю, рассказанную мне Барнаби, историю о позоре и самоубийстве его отца.

«Когда ты вступила в игру?» – свайпнул я ей, продолжая распутывать массивный клубок конфиденциальных правительственных отчетов.

«О, это было так давно, – она взмахнула лапой. – Ты помнишь запуск миссии на Марс[97]?»

«Смутно. Мне было всего четыре».

«Мне было шесть, – написала она, и мое сердце вздрогнуло. Было глупо из-за этого так радоваться, словно у нас был шанс встретиться, будь ей хоть восемнадцать, хоть восемьдесят. Я не был с ней знаком, и она могла оказаться страхолюдиной[98], серийным убийцей, одним из тех меховых фетишистов – или всеми тремя сразу. – Самое смешное, что мы даже не слышали про тот запуск в НДС. Но я никогда не забуду, где была в тот момент, когда ракета взорвалась».

По моей шее пробежали теплые мурашки.

«Что значит, когда она взорвалась?»

Она долго и пристально на меня смотрела, опустив усы:

– Вы что, не смотрите новости в своей Федеральной Корпорации? – прошептала она слова сожаления в мой аудиоканал.

«Нет». – Я был рад, что мы в ручном режиме. У меня во рту совсем пересохло, словно там был нафталиновый шарик.

Судя по тому, как она начала елозить по ковру, я понял, она пожалела о том, что позволила правде выбраться наружу.

«Обломки ракеты сгорели в Голодроме. Именно тогда я впервые увидела дождь. От него пахло пеплом, а все потому, что весь этот мусор разлетался по округе».

Она снова намекнула, где живет. Голодром был всемирно известной достопримечательностью «Нуэво Анджелино»: платформа стоимостью в мультитриллионы долларов, состоящая из полунепроницаемого аэростата и массивной голографической проекции, благодаря которой небо оставалось синим круглый год. Но я был не в настроении радоваться.

«Все новости, которые мы смотрели, даже не были новостями».