Раннее (сборник)

– Да что ж, всё движение для тебя закрыть? Если ещё один остановится – значит, вся линия закрыта?

Ещё больший ужас защемил Нержина: так он – совсем в капкане? Он только теперь понял. Всё, что он спешил, гнал – всё зря? Теперь здесь, на нетопленном полустанке и без продпункта, он может просидеть несколько дней.

А старик потерял к нему интерес. Он задумался о своём и замер, глядя в тёмный угол комнаты. В подтверждение слов его за окном прогрохотал без остановки встречный поезд.

– А сколько тут осталось до Сталинграда?

Старик не отвечал.

– Папаша, сколько осталось?

– А?

– Осталось, говорю, сколько?

– Чего это?

– Ну, расстояние какое осталось? Пути сколько?

– Куда это?

– До Сталинграда.

– А… От поворота двадцать одна верста.

– От какого поворота?

– А вот направо сходи по путям, увидишь.

Старик закрыл глаза, приготовился опять спать.

Нержин с досадой покинул его и пошёл искать ещё кого-нибудь: какой-то же начальник, дежурный должен тут быть? Хотя в чём же он поможет, если поезда не могут останавливаться?

И встретил: женщина в железнодорожной фуражке поверх вязаного платка, с флажками и ведром по хозяйству. Видно, пропускала поезд. Нержин приступил к ней с настояниями и мольбой – она, затруженная, усталая, только и подтвердила всё, что сказал старик. А ещё: что по ту сторону путей, за километр от них, какой-то маленький военный аэродром и оттуда через полчаса пойдёт грузовик в Сталинград. Может, если срочная командировка, согласятся посадить.

Ещё бы не срочная! Мешок за спиной, а портфель прижавши к боку, побежал Нержин по снежной целине.

Ну и мороз же был! – совсем не мартовский. Ста шагов не пробежал, как что-то колкое неуклюжее влезло в горло и распёрло его – нельзя бежать! Пошёл шагом, по худой тропинке, и иногда глубоко проваливаясь. Облака чуть растягивало, проглядывало солнце – а позёмка тянула, не утихала.

До аэродрома добрался обезсилевший, и уже снег в сапогах. Действительно, собирался отходить открытый грузовик, и человек пятнадцать бойцов ждали его, а по утоптанному месту близ двух небольших самолётов расхаживал стройненький младший лейтенант кавказской наружности с аккуратными усиками и бил себя по голенищу тросточкой «память Кавказа»{319}. Всё было готово, но машина не заводилась. Не по морозу вспотевший шофёр то крутил ручку, то нырял под колёса, то лез в кабину, а ручку крутили ему бойцы, – но мотор даже не клохтал.

Младший лейтенант был сердит и взять постороннего солдата не хотел, допытывался, что за срочная такая командировка, что нельзя на полдня опоздать, Нержин готовился показывать бумаги, а сверх того врать, – как у разъезда услышал гудок подходящего поезда. Обернулся – боясь того, чего только что сверляще желал: чтобы поезд не оказался в Сталинград и не остановился. Но он оказался именно в Сталинград и замедлил ход – и размеренно, с достоинством остановился.

Что делать?? Нержин заметался.

Машина не заводилась.

А поезд – не уходил!

И Нержин – бросился снова через степь, стараясь меньше глотать невыносимо колючий воздух и от этого рывками вдыхая его ещё глубже, ещё больней.

Откуда-то отскочила пуговица. Оторвалась ручка портфеля – семь лет не отрывалась, нашла время! Скомкались портянки в сапогах – солдат! Вот так бы учили бегать на ГТО[37]! Уже с половины пути ноги совсем не поднимались, хотелось лучше лечь на снег. Казалось Нержину, что он почти не подвигался, свежий человек быстрее бы шёл, чем он бежал. Улучил оглянуться: нет, аэродром уже далеко.

А поезд – вопреки всем верованиям старика, объяснениям женщины и великому неведомому разуму железных дорог – стоял! Запирая всю магистраль Поворино – Сталинград для одного Нержина!

Грудь раскалывало от ввалившейся туда огромной колкой груды мороза. Глеб молился на паровоз: родненький, не уходи! Паровоз насмехался, выпыхивая кверху острые струйки пара: «Пай! – ду! Пай! – ду!» И, подпустив Нержина уже метров на сто, – завыл гудком, залязгал вагонами. Потянул. Но медленно, очень медленно. Лишь постепенно разгоняясь.