Раннее (сборник)

Доктор Довнер, за сорок, хотя и играл большую роль в официальной стороне жизни, но внутренне вполне презирал её, всегда предпочитая ей сторону фактическую, вещественную – то есть как оно всё есть, а не как его пытаются изобразить. От этого он имел в жизни большой успех. Сам полный, подвижный, румяный, жизнелюбивый, он легко отличал людей нужных от безполезных, дельцов от говорунов, знал, что делается одно, а пишется другое, и охотно вступал во взаиморасчёты «мы – вам, вы – нам», вовремя прибег и под спасительную сень всемогущей партии – и к весне 1941 года был одной из заметнейших личностей Ростова – заместителем начальника облздрава, директором крупнейшего диспансера, членом областного и городского советов депутатов трудящихся, столь удачно сочетая в себе врача-администратора и беззаветного коммуниста.

О Глебе доктор Довнер имел представление довольно туманное, но примечал его как принадлежность молодёжного ужинного стола, бывавшего в их квартире. И сейчас узнал его, когда вышел на сумеречный балкон, движимый желанием побыть с дочерью. А Эллочка, с очень добрым, сочувственным сердцем и полнейшим непредставлением реальной жизни, хотя уже, или именно потому что, училась в литературной аспирантуре, тут и пожаловалась, крутя около маленького носа цветок:

– Папа! Вот Глеба куда-то тянут ни за что, следствие, протокол…

Глебу стало неудобно, что невольно оказался как бы просителем. А Довнер слегка расспросил о подробностях и заразительно смеялся, из чего Глеб тем более убедился, что не стоило и заговаривать о таких пустяках. Посидели на балконе, поговорили, – доктор зазвал Глеба в комнату, отдельно от девочек.

Он, такой гражданский, уже был в военном мундире, странно увидеть. Портной потрудился, подгоняя мягкошерстую гимнастёрку к его рыхловатой фигуре с брюшком. Широкий комсоставский ремень был застёгнут на одну из первых дырочек. Но при всём том он держался вполне браво, три шпалы краснели в петлицах{232} по обе стороны его добротной шеи, и он выглядел не жертвой военного урагана, а человеком, довольным сменой работы и формы одежды. Ехал он начальником полевого госпиталя.

И вот в эти последние день-два его опытности, уже свободной от тыловых забот и ещё не загруженной фронтовыми, следственное дело Глеба представлялось как на ладони:

– А ты понимаешь, чем это пахнет? Десять лет лагерей.

У силы угрозы, у степени опасности есть предел, выше которого они никого не пугают. Мы испугаемся, встретив бандита, вынимающего нож, но не дрогнем, если он воскликнет: «Я поражу тебя ста молниями!» «Пять месяцев» больше бы испугали Глеба, чем «десять лет». Но папа Довнер не шутил. Он лениво опустился на диван, как артист, которого слишком много вызывали на «бис», и, полузакрыв глаза, сказал:

– Дети, дети, чему вас в университетах учат?.. – кивнул на абонентскую телефонную книжку: – Ищи своё отделение. Кабинет начальника.

– Сейчас… вечер, – нерешительно возразил Глеб.

– Профессия такая, по ночам работают, – жмурился папа Довнер. – Ищи.

– Неужели вы и его знаете? – торопливо перелистывал книжку Глеб.

– Кого я не знаю, спроси! Все командные высоты должны быть в руках у пролетариата{233}. Сейчас могу тебе самолёт заказать на Дальний Восток, сделать директором ресторана, положить в санаторий беременных женщин – хочешь? Сколько? 05384?

Даже в той манере, как он, не отслонясь от спинки, белым пухлым пальцем властно набирал номер, никогда не упирая палец до конца, но всё же настолько доводя круг, чтобы номер набрался, и трубку держа в той же самой руке, – даже в этой мелочи сказывался человек, овладевший командными высотами полумиллионного города.

– Алло!.. Четвёртое отделение?.. Капитан Максимов? Это доктор Довнер… Здорово, здорово… А ты как?.. Я тоже… Какое дельце?.. Ладно, через ВЭК[35] проведём, присылай, скажу заместителю… Сам? Сам на фронт ухожу… Слушай, у меня к тебе тоже один вопрос. Запиши-ка там фамилию… Нержин… Николай, Евгений, растяпа, ж… Да. Записал? Там на него твои хлопцы дело состряпали, но это ошибка… Ну да… Ладно, потом позвонишь… Сейчас проверишь? Ну проверь…

Поигрывая трубкой невдали от уха, Довнер смотрел на Глеба, но думал уже не о нём, о своих заботах. Глеб смотрел на подполковника Довнера и удивлялся: странно двойственно он воспринимал его. По всем теоретическим воззрениям ведь он перерождал советскую систему, замысленную такой совершенной, такой кристальной. Но всякий раз, когда Глеб видел его широкое улыбающееся лицо, быстрый взгляд, выражающий хоть и не возвышенный, но стремительный и всё охватывающий ум, Глеб косвенно угадывал те обезоруживающие взаимные сделки, всегда клонящиеся к выгоде частных лиц и не столько к выгоде обогащения, а к выгоде уклонения, избавления, освобождения, и удивлялся, почему Довнер никак не вытягивает на осудительный тип, а определённо симпатичен.

– Да… Нашёл? Уже на послезавтра к слушанию? Ну погаси, погаси… Будь здоров… Да, да, сделаем.

Довнер мягко положил трубку.

– Ты понял?