К этому времени две опорожнённых водочных бутылки уже были скинуты с рядна в траву, ещё зелёную, а селёдочные головы откинуты в канавку, пудовый белополосчатый арбуз взрезан и развален багряными скибами, и все пятеро, кто перочинными ножами, а кто зубами, выбирали его осенне-сладкую мякоть, проливая на рядно скользкие чёрные семячки, красную крохоть и струйки липкого сока. Все пятеро разом вскинули головы и тотчас отвели, как бы стыдясь, что по голосу приняли подошедшего за порядочного человека.
– Я что люблю? – продолжал Таёкин. – Я люблю, чтоб до меня
– Товарищ начальник! – возбуждённо продолжал Нержин, внутренне удивляясь, как можно безпечно наслаждаться арбузом в такое грозное время. Изо всех пятерых лиц смуглое красивое лицо начальника одно нравилось ему своей воинственностью от ремешка под подбородком. – Я прошу вас посодействовать мне. У меня высшее математическое образование, я должен был быть направлен в артиллерию. Тут произошла ошибка. Разрешите мне отлучиться в военкомат, чтобы выяснить.
Нержин выпускал фразы быстро. Забазный, пронизывающе хмурясь, посмотрел на него из-под козырька. Будучи незнаком Нержину, сам он знал его, как всякое новое лицо в Морозовске, знал, что это приезжий учитель и при том из числа
– Я только выясню и при том или ином решении вернусь сюда, чтобы поставить вас в известность.
Морщина гнева сверкнула по рыцарскому лбу Забазного:
– Вам кто разрешил ко мне обратиться?
Постановка вопроса изумила Нержина:
– А кто мне может запретить?
Забазный выговорил с холодной чёткостью:
– Вы ещё незнакомы. В армии есть порядок – обращаться по дистанции, через командира отделения.
Вы желаете сказать по
– Но командира отделения у меня нет.
– Будет, – отсёк Забазный и совсем иначе, весело спросил у Таёкина: – Чтоб
– То есть, – высоко подбрасывая одну бровь, спросил Нержин, – вы отказываете мне в моём законном праве?
Начальник сперва как будто не слышал, взял новую скибу, надчал её и рассмеялся ответу Таёкина. Потом, невзначай подняв голову, удивился:
– Вы ещё здесь?
– Я…
Глаза Забазного недобро сверкнули. Угрожающе низким голосом он скомандовал:
– Марш на место! Жалуйтесь в Осовиахим!..
Нержин негодующе пожал плечами, с уничтожающей иронией улыбнулся красным заедам на щеках своего врага и, повернувшись настолько небрежно, чтоб не потерять достоинства, ушёл к своему кусту. Вспышка хохота догнала его слух. Кто-то сказал остроумно-ругательное словцо. Забазный покачал головой, усмехаясь длинными губами:
– Институт кончил! Чему ж он детей научит? Сидор Поликарпович!..{262}
А Нержин, глубоко поражённый несправедливостью, безчувствием и невежеством, сел на припёке и опустил голову на колени. Ему казалось, что жизнь его кончилась.
Солнце грело осенне-ласково в безветренном воздухе. Шли долгие часы ожидания, непонятного тем, кто не принимал участия в деле. А дело состояло в том, чтобы доесть арбуз, покурить (убрать остатки и свернуть рядно уже нашлись добровольцы из казачков посмышлёней), выпить ещё раз с ветврачом и писарем, принять лошадей, хода и упряжь по ведомостям, пересчитать их в наличии, обойдя несколько гектаров земли, заставленных как на конской ярмарке, потом разделить людей по спискам на четыре роты, на шестнадцать взводов, ротным (тем, кто ел арбуз) выбрать на глазок взводных из простых казаков и, наконец, поднять общее движение: раскликать людей на взводы, разобрать коней и хода и выстроиться по ротам. Всё это заняло день до конца и шло гладко, кроме того, что у ветврача сталась нехватка в три лошади, захваченные умными бабами назад в колхоз вместе с квитанциями. Обозники с готовной покорностью отзывались на разбивку и, кивая, выслушивали правила поротного и повзводного движения.