Раннее (сборник)

– Казаки и красные бывают, – возразил Нержин. Он хорошо помнил в 1936 в Ростове праздник возврата казачеству его формы и звания{269}. А прежде того их кляли только контрами.

Дашкин обернулся и почти шёпотом сказал:

– Хто красные? Все белые, подлюки. Мало мы их постреляли, гадов. Вот этой рукой если я сто белобандитов не расстрелял – отруби на… прочь.

– А откуда вы его знаете?

– Забазного? Хто ж его не знает, храпоидола? Завскладом райпотребсоюза.

Дашкин отвернулся, поднял воротник и нахохлился.

А Нержин только рот раскрыл от такого развенчания. Потеплей запахнувшись, он прилёг на соломку и задумался о странности судеб: универсант – обозником, революционер – зашмыганным кучером, а казак с повадками конквистадора – кооперативным делягой. Потом все эти мысли смешались, и он опять уснул, но спал плохо – едко пробирал мороз осенней ночи. Слышал он, как переезжали какую-то воду, Дашкин разговаривал с лошадьми, уговаривая их пить, а то потом не будет, толкал Нержина, набирая из-под его бока овса, потом опять ехали с тем же равномерным постуком, – и в зелёном лунном предрассветьи Нержин проснулся вовсе, до боли скованный холодом. Необъятная степь избела серебрилась инеем в свете ущербного месяца и светлевших небес. Чуть отбеливали нитками инея хвосты и гривы лошадей и соломинки, не попавшие под его лёжку. Обоз двигался медленно, Дашкин шёл сбочь телеги и выглядел потрёпанным, измождённым. Нержин тоже соскочил, но на другую сторону – ему не только не хотелось разговаривать, а даже думать не хотелось. Ни крохи не осталось в нём той убаюканности вечера, когда невзгоды кажутся интересными, а несчастье – обходимым. В трезвой безжалостности утра человека, брошенного на дно жизни, щемит безнадёжность совершившегося. Нержин шёл и думал только о том, как согреться и что он будет сегодня есть. Люди, и сам он, казались ему каким-то жалким отрепьем, а морды безчисленных лошадей – слюняво-противными.

Потом взошло солнце, щедрое светом, заиграло своей вечной игрой в росе, скатавшейся из инея. Голубело небо. Передвигались редкие облака. Светлела и нагревалась степь.

Дорога шла излоговатой местностью, то взваливая на холмы, то опускаясь в балки. И голова колонны и хвост её скрывались за овидью, казалось, нет ей ни начала, ни конца, как этой величавой придонской степи, лишённой освежающих пятен лесов. Обок обоза, по простору степи со свистом и гиком гнали табун объездчики, сидящие охлябью на лошадиных спинах. И полз медленный безконечный скрип телег. Вот так же, наверное, кочевали по этой степи печенеги и половцы – колесо они знали, телеги тоже делали из дерева, и лошадь была приручена – ничего не изменилось за эти маленькие восемь столетий…{270}

С этого утра потекли дни, в чём-то похожие, в чём-то непохожие друг на друга. Похожи они были тем, что каждый день ехали, безконечно ехали, тот же табун то нёсся скоком справа или слева, то разбредался на пастьбу. Так же поили лошадей – то из рек, то из ручьёв, то из колодцев, – по мнению Нержина, слишком часто и зачем-то обязательно разнуздывая. И все эти дни стояла безветренная тёплая солнечная осень – с бледно-голубым небом, с редкими ткаными облаками, плывшими так медленно, так беззаботно, как будто нигде на земле не было никакой войны, не носились чернокрылые бомбардировщики, не взрывались в чёрных фонтанах бомбы, снаряды, фугасы, мины. И не доходило до Нержина никаких сводок с фронта – ни тревожных, ни радостных, отчего вовсе остановившимся казалось время.

Непохожи были дни местами днёвок и ночёвок в станицах и на хуторах (если становились при школе, то её замусоривали не хуже, чем те в Морозовске), большей или меньшей удачей достать поесть, рассказами Дашкина и сменчивым внутренним настроением: то тревожным, то примирённым.

Куда ехали – никто не знал. Только по солнышку видели, что – от фронта подальше, и все, кроме Нержина, радовались этому. Что это за местность была, в середине большой донской излучины, Нержин не мог припомнить, хотя жил же 16 лет в Ростове: ни одного города он тут не вспоминал, да их и не было, ни железной дороги, ни шоссе – степь, и всё. Вдруг – переезжали какую-то немалую реку Чир – ну, никогда он такой реки не слышал, а как бы хорошо назвать на «ч», когда играли с друзьями в реки. Но любую африканскую они, кажется, знали лучше.

Потом местность стала гористее и появились крупные меловые холмы. Тут от местных узнали, что сейчас будет станица Клетская и скоро Дон.