Ранняя осень. Повести и этюды о природе

Лес встретил Степу неприветливо, настороженно. Отстучал дятел, не слышно и смелых, любопытных синиц, поутру чуть ли не до опушки провожавших Степу своим бойким свистом: «Синь-день!», «Синь-день!»

Не только все живое в лесном этом царстве погружалось в ночное безмолвие, мнилось, впали в глубокую дрему и вековечные мудрые сосны, и стеснительные березы, хороводившие у Промойного оврага, и густущий рябинник с гроздями пунцовых ягод, сладких после январских морозов.

Нажимая на палки и резко скользя по еле приметной, передуваемой ветром тропе, Степа опасливо оглядывалась по сторонам. Ее, такую неробкую, все что-то пугало нынче в лесу, знакомом вдоль и поперек чуть ли не с детства.

Под мрачной сосной, закутанной от макушки до нижних лап в плотный белесый саван, кто-то затаился — почудилось Степе. И она замешкалась, не зная, что делать: постоять ли выжидательно еще или стремительно рвануться вперед, чтобы как можно скорее миновать дерево, похожее на страшное привидение…

То и дело Степа окликала Барса, и пес, умница, подбегал послушно, смотрел на нее с недоумением и снисходительностью. Вильнув успокоительно хвостом, он снова неспешно трусил, изредка хватая на ходу горячей пастью свежий снежок.

Не заметила Степа в этот раз скамеечки возле старого клена, сделанной еще дядей Иваном — отцом Артема. Вспомнила про скамейку почти у самого кордона. Прошлым летом по просьбе Степы услужливый Серега починил основательно скамейку, заменив один подгнивший столбик новым.

Поляна перед кордоном открылась как-то сразу, неожиданно. Неприветливая сторожка угрюмо смотрела на беспокойный ночной мир черными провалами окон.

«Ой, и глупая же я! Бежала сломя голову, каждому пенечку кланялась… ну, как есть малая девчоночка! — подумала Степа, со вздохом облегчения останавливаясь у крутого крыльца, заваленного нетронутым снегом, словно по нему век не ступала нога человека. — Нервы… они, видать, расшатались».

Впустив в сени пса, — она не хотела нынче оставлять его во дворе, — и заперев надежно на задвижку дверь, Степа прошла ощупью по скрипевшим пронзительно половицам до второй двери — в избу.

Утром она поленилась истопить подтопок, и за день изба до того выстыла, что пахло в ней нежилым духом.

Не раздеваясь, Степа присела на корточки перед подтопком, впотьмах нащупала в горнушке спички.

«Ладно хоть догадалась дров наложить», — подумала она, поднося буро-красный язычок трепещущего пламени к закрученной туго бересте. Потрескивая, береста сразу же занялась, и Степа проворно сунула ее под мелко наколотые полешки.

Ныли от усталости ноги. Сев на пол перед зевом подтопка, она привалилась спиной к стене.

Жадные, юркие язычки лизали полешки, перескакивая с одного на другое, и скоро в печной трубе загудело весело, рокочуще. Жаркое пламя, разгораясь все ярче и ярче, отбрасывало на половицы и простенок пламенеюще-золотые блики.

Щурясь блаженно, Степа прикрыла кочергой дверку подтопка.

Немного погодя отяжелевшие веки стали слипаться, а голова клониться безвольно набок.

«Надо умыться, — сказала себе Степа, но даже не пошевелилась. — Пока подтопок топится, ты смотри…»

Тут запела тоненько дверь, и в избу легко, летучей походкой вошел Артем. Он улыбался — широко так, простодушно, показывая на диво белые свои зубы. В неверном свете капризных малиновых отблесков, отбрасываемых на стену подтопочным устьем, они, зубы Артема, нежно, самую малость, розовели.

— Здравствуй, Степа! — сказал Артем как-то буднично просто, точно они не виделись всего какой-то день, ну, два — от силы. — Ты меня не ждала?

— Я утром была  т а м, — сказала Степа, нисколько не удивляясь приходу Артема, сказать же «на кладбище» не осмелилась.

— Потому и решил тебя навестить. Не сердись на меня, Степа, не думай, будто я увлекся Катей. Мне Игошку ее беспризорного было жалко… Ты ведь меня чуть-чуть любила, Степа?

— Зачем спрашиваешь? — Степа хотела вскочить, но Артем остановил ее движением руки — плавным и в то же время беспрекословно-властным. — Ты мне был дорог всегда… и больным, когда вернулся с целины, и… и всегда, всегда! Мне сейчас незачем таиться перед лицом судьбы — и от тебя, и от себя. Любила ли я тебя?.. Не знаю, могла ли бы другая так любить!

— Не надо, Степа, — сказал Артем. — Время залечит твои раны. Жалею я об этом: не осталось после меня ни сына, ни дочери. А может, и к лучшему?.. Живи, Степа, радуйся жизни. Полюбишь другого…

— Что ты говоришь, Артем? — вскричала Степа. — Я никогда…

И осеклась. В избе никого не было. Расплывчатое кумачовое пятно тревожно трепетало на стене возле двери. Не веря своим глазам, Степа распахнула в сени дверь, и всю ее — с головы до ног — опахнуло ледяной стужей и колючей снежной пылью.

Во дворе бесновалась, завывая на разные голоса, неистовая метель.

К порогу подбежал Барс — взъерошенный, с заиндевелым загривком.

— Подь сюда, Барс, — сказала через силу, точно после глубокого обморока, Степа. — Ну, чего же ты?

Виновато вильнув хвостом, пес как-то боком вошел на кухню и затоптался как раз на том месте, где только что стоял Артем.

Степа захлопнула дверь. Отрывисто бросила:

— Куш, тут!