Раскаты

Засиделись мы за разговорами допоздна. От медовухи в голове у меня началось сладкое кружение. И наверно, от этого даже после того, как мы с Алексеем силком убежали от протестующих хозяев на сеновал, — правда, все равно нагруженные одеялами и подушками, — даже после того, как мой новый друг, грозный властитель наших лесов с мальчишеским лицом, начал вкусно пошлепывать во сне губами, я долго лежал с открытыми глазами, и движение чувств не утихало во мне. И показалось впервые, будто я физически ощутил в себе переплетение чувств и мыслей — это было похоже, наверно, на сложный сгусток цвета и света при восходе солнца: все трепещет и переливается друг в друга, все шире разрастается дневной свет по небосводу, и в широте этой играют, беснуются, выплясывают торжество жизни немыслимого сочетания чудо-цвета. С переполненной душой (свет) перебирал я еще не до конца осознанные мысли (цвет) о непостижимом характере людей, которые добровольно заточают себя на долгое одиночество среди лесов и к которым, по всему, именно за это всегда и все испытывают особое почтение, о своих земляках-засурчанах, которые так умеют прощать и не прощать, которые дают красивые имена деревням и оврагам, озерам и лесам.

И вдруг сквозь эту сладкую мешанину — словно решающий рассветный сноп света прорезает дымчатое многоцветье зари — проходит четкая мысль: почему яркие сплетения жизни и примеры героев настоящей жизни я ищу в своей работе где-то в стороне, когда они вот они, рядом? Бери их скорее, счастливый!

5

— Бабк, ты, наверно, тоже слыхивала: нет-нет да и поругивают нынешнюю молодежь. Как ты вот о нас думаешь?

— Ну уж, тоже нашелся — «молодой». В твои годы в старину кучу детишек табунили, а ты…

— А все же, бабк?

— Тамошних ваших, городских-то, не знаю я. Они, должно быть, побойчее да почерствее. В тесноте-то. А здешние наши… За весь год, считай, ни одного скандала средь них не слыхать было. Тогда как ране, позавоенные годы, помню, рычагами дрались! Семья на семью, улица на улицу… Не-ет, мяхше теперь стали молодые у нас. Вот случай был недавно…

На другой день мы с Пиратом прошли на Дубняки — лес, протянувшийся от синявинских полей до самой Суры, — и опять никого желающего под дуло ружья не встретили. Ну и слава богу! Когда мелькнет перед глазами что-либо, подлежащее промыслу, я не выдерживаю — изрыгаю-таки дым и грохот, но брать потом в руку и тащить домой окровавленную тушку — куда хуже горькой редьки на душе… Поэтому мы с Пиратом не очень-то зауныли, а развернулись потихоньку в сторону села.