Раскаты

Погода с утра резко переломилась, и день сложился пасмурный. Как-то ниоткуда засеял мелкий и неуютно-холодный дождик. Порывистый ветер мял и ворочал серые облака, и они то ползли прямо по земле зернистым туманом, то поднимались к вершинам деревьев и выше — тогда дождь шел сильнее. Лес шумел гулкими долгими раскатами, словно большие морские волны упрямо взбирались на пологий каменистый берег. Под такой шум обычно находят долгие и подчас невеселые мысли. Они не отпустили меня и тогда, когда мы, окончательно промокнув, не выдержали и залезли, словно в шалаш, под огромную ель, лапы которой нависли аж над тропинкой, петляющей через лес в сторону Мартовки. Молча посматривали с Пиратом друг на друга и отводили глаза: э-эх, мол, горе-мы-охотнички, сидеть бы лучше нам дома на печи… Я все пытался увязать, прицепить ко всей большой жизни бабкины слова «стали мяхше», хотя бабка и твердо разграничила сельскую и городскую молодежь. Раскидывал так и этак: все-то, мол, Синявино твое в сто с хвостиком дворов — это лишь небольшой крупнопанельный дом, в котором тоже, наверно, годами не случается кровеносных скандалов, а вот девятиэтажный дом, кольцующий наш микрорайон, вмещает шесть сотен семей, и, разумеется, в нем в десять раз больше судеб, столкновений, возможностей жестокости. Но наивная эта количественная раскладка не переходила в качество: давили на сердце некстати вспомнившиеся случаи городских несчастных случаев, хулиганства и даже убийств. Неужели город от этого неизлечим? Странное все же явление: носитель прогресса (а это так и есть, как ни относись к тому самому прогрессу), а больше содержит в себе и самого ненужного для человека… Нет-нет, не так уж все страшно, как начинает казаться в иные тягостные минуты! Воспитание детей, заметно повернувшееся в последние годы ближе к природе, великий разлив туризма, захватывающий и малолетних граждан, и, наконец, недавний общегосударственный поворот лицом к деревне, который вместе с улучшением материальным обязательно скажется и душевным здоровьем как сельчан, так и горожан, — все это скоро должно дать и добрые всходы в душевном переустройстве многих людей… Эк куда хватил! Ай да я, мечтатель-самоучка! Ловко все притянул к одному… Но право же, право, свято верую я в то, что любой человек, хотя бы раз насытивший сердце природой, растворившийся в ней полностью хотя бы раз (я говорю о полном, настоящем, что доступно далеко еще не каждому), заметно исцелен от древнейших инстинктов людоедства. «Теория» эта не нова, я не претендую на первооткрывательство, но она из тех, которые просто-напросто смешны для современных деловых людей. По крайней мере, многих. Поэтому — хотя социолог из меня, конечно, не ахти — я провел одно обследование, которое дало весьма любопытные результаты. Пользуясь знакомством и дав знакомцу слово, что конкретные цифровые данные умрут во мне могильно, я получил возможность просмотреть данные о правонарушениях в республике. По сельской местности интересовало меня прежде всего. Республику свою я, не бахвалясь, знаю прилично: вдоль и поперек облетел, исколесил, исходил ее еще в годы работы в газете, и получил вот какую сравнительную штуку: в пяти-шести районах, далеко не самых передовых (особая материальная обеспеченность, значит, исключается: хлеб духовный ох как мало, оказывается, зависит от хлеба насущного), но наиболее богатых лесами, лугами и озерами, правонарушаемость явно ниже, чем в других, полестепных районах… Не пытаясь никого обидеть — правда и только правда прежде всего — выскажу теперь свою вынесенную давным-давно по многим наблюдениям непритязательную одну заметку: в лесных деревнях люди заметно мягче, теплее, отзывчивее душой, чем в «степных»… Для убедительности дорасскажу о своих странных социологических, что ли, исследованиях. В Чувашии четыре райцентра, имеющих статус города. Один из них стоит прямо на Волге, два — на Суре в окружении лесов и еще один — среди голых полей. И правонарушений в последнем несравненно больше, чем в первых трех. Вот так…

Пират вдруг насторожился. Оскалил зубы. Но тотчас же успокоился: идет по тропинке, оказывается, в прошлом известный на весь район пчеловод, ныне забытый пенсионер Григорий Миронов — напарник и вечный друг Григория Бруснева, отца столь печально кончившего Толи Бруснева. В деревне нашей Григория Ивановича еще уважают от мала до велика, а у мужиков он особенно популярен как хозяин замечательного, по-особому душистого табака-самосада, которым всегда щедро угощает любого желающего закурить. Если не ошибаюсь, Григорий Иванович дотопывает восьмой десяток, но мне кажется, что легко протопает он и еще один.

Дед подходит к нам, здоровается со мной за руку, с Пиратом за лапу — я прав: экая сильная жилистая рука! — и садится рядом, на туго спеленутую пружинистую вязку хвороста, которую мы обнаружили под елью. Я, как и любой сельчанин при встрече с Григорием Ивановичем, сразу прошу у него закурить и жалуюсь на Дубняки. Он отсыпает добрую горсть самосада и спрашивает:

— А ране ты много набивал ее, дичи-то?