Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике

Я бы подошел к оценке этой ситуации двояко. Безусловно, элленбергеровская интерпретация Юнга могла бы оказаться более аутентичной, не будь ее автор в столь эмоционально тесных контактах с их общей родиной. Однако, безусловно и то, что, будь он националистом в том резко негативном смысле, в котором это слово зачастую употребляется, например, в рус­ском языке, у него не получилось бы и того, что мы имеем благодаря «Открытию бессознательного» и ряду других работ. А имеем мы, повторюсь, прочную традицию исторической кри­тики Юнга, основателем которой практически все единогласно называют именно Элленбергера. Есть смысл также снова вспом­нить о том, что жизненный путь Элленбергера был отмечен сильнейшей вовлеченностью в поликультурный и полцнациональный контекст. Именно последнее обстоятельство, на мой взгляд, уравновесило этот безусловно присутствующий в его сочинениях патриотический пафос и все же позволило сделать столь важный первый шаг в направлении расколдовывания Юнга. Будь Элленбергер националистом в полном смысле слова, он вряд ли написал бы в «Панораме швейцарской пси­хологии», что «многочисленность его [т.е. Юнга] публикаций, содержащих бесчисленное множество повторов и немалое ко­личество противоречий, существенно затрудняет четкое пони­мание основной идеи его учений» [77, р. 183]. Не написал бы он и следующее: «К сожалению, в его работах больше утверж­дений, нежели доказательств их истинности; весьма печально также и то, что он не опубликовал хотя бы нескольких полных историй болезни пациентов, лечившихся посредством его мето­дов» [77, р. 185]. Руководствуясь приведенными соображения­ми, я предлагаю называть отношение Элленбергера к своей так и не обретенной отчизне (в контексте которого и формирова­лось его отношение к Юнгу) не национализмом, а ностальги­ческим сентиментализмом.

Семейная наука

Важным историко–научным достижением в исследовании фигуры Юнга следует считать установление глубокой связи между его идеями и его специфическим семейным контекстом. Обывательский взгляд на науку страшится подобных аналогий, однако в реальности стимулом к научным свершениям (осо­бенно в такой «человеческой, слишком человеческой» сфере знания, как наука о душе) зачастую оказывается вовсе не чте­ние учебников или проведение лабораторных экспериментов, а семейная предыстория. Как отмечает Элленбергер, Карл Гус­тав Юнг и сам не уставал подчеркивать, что «ничто так серь­езно не предопределяет судьбу человека, как та жизнь, которую не удалось прожить его родителям» [72, р. 146]. В случае с анализом семейных истоков некоторых концепций аналити­ческой психологии швейцарское происхождение самого Эллен­бергера и его знакомство с особенностями местного культур­ного ландшафта сослужило весьма ценную службу делу исторического расколдовывания образа его великого соотече­ственника. Сводка наблюдений подобного рода была дана Элленбергером в специальной статье под названием «Карл Гус­тав Юнг: его историческое местоположение» [72].

Из приводимых Элленбергером фактов позволю себе выде­лить лишь некоторые, имеющие, как мне представляется, наи­большее значение для темы моего исследования. Во–первых, Элленбергер подчеркивает, что на формирование юнговского самосознания необычайно сильно повлиял образ его деда — Карла Густава Юнга–старшего. Юнг–младший, например, со всей серьезностью относился к слухам о том, что его дед якобы был внебрачным сыном самого Гете. Кроме того, как считает Эл­ленбергер, помимо этой вдохновляющей генетической фанта­зии, между двумя Карлами Густавами Юнгами существовала и чисто интеллектуальная преемственность. Например, в статье Юнга–старшего (который тоже был врачом и, по оценке Элленбергера, может считаться одним из ранних пропагандистов той отрасли медицины, которая нынче именуется психотерапией), посвященной ностальгии, утверждается, что сама по себе она не является заболеванием, однако может превратиться в оное, если пациент старается скрыть свое страдание от окружающих. По мнению Элленбергера, подобное внимание к болезнетворным последствиям засекречивания тех или иных чувств можно считать предвестием будущего учения Юнга–младшего о «па­тогенном секрете». Элленбергер готов и к более глобальным обобщениям: «Психиатрические принципы Юнга–старшего пред­ставляют собой промежуточное звено между немецкой роман­тической психиатрией и более поздними динамическими пси­хиатриями Фрейда, Блейлера и Юнга [младшего]» [72, р. 144].