Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике

Поскольку, по мнению Хоманса (подкрепленному его зна­комством с неизвестной Элленбергеру перепиской между Фрей­дом и Юнгом), творческий кризис у Юнга начался еще до его мистической встречи с вымышленным духовным гуру по име­ни Филемон, вновь оказывается актуальным вопрос о том, не коренился ли этот кризис в его драматических отношениях с основателем психоанализа. Автор «Открытия бессознательно­го», как мы помним, отвечает на него отрицательно. В этом плане он сильно расходится с оценками, характерными для пред­ставителей психоаналитической школы. Фрейд и многие его последователи предпочитали и предпочитают считать юнговский разрыв с их движением еще одним проявлением извеч­ной эдиповой драмы. Именно так разрыв Юнга с Фрейдом подается в работах таких влиятельных историков психоана­лиза, как Эрнест Джонс [104] или Пол Розен [157]. Согласно стандартной психоаналитической интерпретации, Юнг испыты­вал по отношению к Фрейду типичный «сыновний комплекс» со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая и жаж­ду отцеубийства, которая якобы и нашла свое символическое воплощение в отрицании фрейдовской теории. В противовес этому Элленбергер показал, что превращение Юнга в очеред­ного «Эдипа» — результат ошибочного перенесения личного опыта самого Фрейда на другого человека. По его мнению, та­кая оценка совершенно нелепа в свете глубоких различий, при­сутствующих в биографиях обоих участников конфликта. «Не­которые аспекты юнговского мышления, а также его расхождения с Фрейдом, — читаем мы у него, — могут быть объяснены спецификой его семейных отношений. Фрейд был любимым первенцем своей красивой молодой матери, тогда как у Юнга перед глазами был образ амбивалентной женщины, выг­лядевшей весьма непритязательно. Идея о том, что каждый маленький мальчик должен быть влюблен в свою мать и испы­тывать в этой связи враждебность по отношению к собствен­ному отцу, казалась ему совершенно абсурдной» [80, р. 662] Основываясь на этом наблюдении и ряде других аргументов, Элленбергер счел, что начало «творческой болезни» у Юнга нет смысла увязывать с его отношениями с Фрейдом, а, напро­тив, следует отнести к периоду, последовавшему за разрывом этих отношений.

В свою очередь, Хоманс, хотя и отказывается от хронологии кризиса, предложенной Элленбергером, и, на первый взгляд, даже вроде повторяет ход мыслей Фрейда и его сторонников, на са­мом деле вовсе не собирается реставрировать ортодоксальную фрейдистскую точку зрения. Его гипотеза относительно харак­тера и истоков «творческой болезни» Юнга имеет более изощ­ренный характер и базируется на глубинно–психологических теориях постфрейдистской эпохи: «Движущие психологичес­кие мотивы взаимоотношений между Фрейдом и Юнгом не тождественны тому, что в классическом психоанализе приня­то называть регрессивным неврозом переноса, для которого характерны: соперничество с фигурой отца, ревность, агрессив­ность, восстание против авторитета, состязательность, чувство вины и расстройство функции объектной любви. В данном случае присутствовали также и темы, характерные для нарцис­сизма: самость и ее объекты; эмпатия и переживания по пово­ду ее отсутствия; самоутверждение, чувство стыда и подчинен­ности; идеализация и грандиозность; а также желание и одновременно боязнь психического слияния. В отношениях между Фрейдом и Юнгом действительно имел место перенос, но это был перенос нарциссического типа» [95, р. 37]. Благода­ря введению понятия нарциссического переноса, Хомансу уда­ется значительно «глобализировать» историю болезни и обна­ружить ее следы не только в странных видениях, настигших Юнга уже в зрелом возрасте, но и на более ранних этапах его жизни, например, в общении с Фрейдом, и даже еще раньше — в детских переживаниях. Понятие психологического нарцис­сизма представляется Хомансу более содержательным с эври­стической точки зрения, ибо позволяет задуматься о построе­нии единой концепции эволюции юнговской мысли. Гипотеза о патологическом нарциссизме Юнга вбирает в себя основное достижение концепции Элленбергера (рассмотрение патологии параллельно с креативностью), но, в отличие от понятия «твор­ческая болезнь», распространяется и на самые ранние периоды эволюции взглядов и личности великого швейцарца.