Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике

Ознакомившись с этим манифестом юнговского нарциссиз­ма, Фрейд дал понять его автору, что это совсем не тот дар, которого он от него ожидал: «В настоящий момент я могу с уверенностью сказать, что в этой книге вы осенили нас вели­ким откровением, хотя, безусловно, сильно отличающимся от ваших прежних намерений» (из письма Фрейда к Юнгу от 29 ноября 1912 г.) [176, р. 524]. В ответном письме Юнг в доста­точно резких тонах выразил недовольство «недооценкой» свое­го вдохновенного труда и даже обвинил Фрейда в том, что тот использует собственный невроз с целью подавления инициати­вы своих коллег. По словам Хоманса, «основной темой данно­го негодующего письма является задетое юнговское самолюбие и вспыхнувший в связи с этим нарциссический гнев. Ключе­вым для его понимания может служить употребленное Юнгом слово недооценка. Не находись автор «Метаморфоз и симво­лов» в сетях психического слияния с Фрейдом, он смог бы отнестись к заявлениям этого престарелого и излишне власт­ного господина с достоинством и самообладанием, т.е. попрос­ту не обратить на них внимания» [95, р. 62]. Однако не такова природа нарциссизма. Потеря связи с идеализированным объек­том порождает эмоциональную бурю. В данном случае этот психологический катаклизм имел фазовый характер. Сперва, как мы помним, в ответ на осторожное уклонение Фрейда от роли юнговского «отца», а также «основателя новой религии», началось замаскированное формирование грандиозной мифо­логической альтернативы при внешнем сохранении лояльнос­ти и дружеских отношений (я говорю замаскированное, пото­му что Юнг, как явствует из вышеприведенной фразы Фрейда, давал основания считать, что у него иные намерения. Если быть еще более точным, эти основания давала все еще не покидав­шая Юнга надежда хотя бы окольными путями идеализировать образ Фрейда). Затем — после этого окончательного отказа в эмпатии даже на чисто теоретическом уровне — пришло вре­мя для открытого развенчания прежнего объекта почитания с последующим созданием собственной неприступной интеллек­туальной крепости.

Именно в таком духе Хоманс предлагает оценивать заявле­ния о фрейдовском догматизме и авторитаризме, как из рога изобилия посыпавшиеся с той поры из уст Юнга и не прекра­щавшиеся до самых последних дней его жизни. Такого рода упреками пестрят юнговские «Воспоминания, сновидения, раз­мышления». Выразительным примером подобной ретроспек­тивной критики может служить интервью, данное Юнгом в мае 1957 г. Джону Биллински [52; см. также: 22, с.202–206]. Нарциссы не прощают тех, кто отказал им в эмпатии, но, с другой стороны, никогда о них не забывают. Ибо, как показы­вает Хоманс, за всеми этими решительными обвинениями во всевозможных –измах слышен все тот же плач несчастного обез­доленного инфанта, страдающего от незаживающей нарциссической раны. Не заживает она по той причине, что в ее появле­нии повинны вовсе не идеализированные «псевдоотцы», повстречавшиеся в зрелом возрасте, а травматические пере­живания раннего детства: «Обвинение в догматизме следует рассматривать в психологическом ключе, т.е. как проявление нарциссизма и грандиозности... Описание Фрейда, даваемое Юнгом, идентично тому мнению, которое последний неоднок­ратно высказывал по поводу своего родного отца, говоря о нем как о человеке, безнадежно увязшем в догматизме, только не в психоаналитическом, а христианско–теологическом» [95, р. 54]. А в отношении Юнга к отцу (равно как и к матери), каким оно представлено в «Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях», Хоманс усматривает явные признаки травматического нарцис­сизма: «Юнг изображает семейную ситуацию с позиций своей ранней нарциссической ранимости: отсутствие близости меж­ду родителями и в их отношении к нему лично (они были поглощены проблемами, связанными с их браком), неспособ­ность идеализировать отца, а также общее ухудшение внутрен­него самоощущения, вызванное атмосферой равнодушия в се­мье» [95, р. 119].