Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике

Эта корректировка рассуждений Анри Элленбергера о «твор­ческой болезни у Юнга» позволяет внести и еще одно уточне­ние. Анализируя интерпретацию событий, предложенную Элленбергером, я рискнул допустить, что введение им понятия «творческая болезнь» могло иметь одной из своих целей сокры­тие (или, по крайней мере, оправдание) скандальной подтасовки фактов, допущенной Юнгом при обосновании едва ли не самого главного тезиса этого критического периода — тезиса об объек­тивном существовании архетипов коллективного бессознатель­ного. Каким образом может быть оценено подобное поведение основателя аналитической психологии в свете гипотезы о по­жиравшем его (а впоследствии — кормившем!) психологичес­ком нарциссизме? Мне думается, что связь тут имеется, однако она носит несколько иной характер, нежели в случае с гипо­тетической «творческой болезнью». Связь эта должна быть иной хотя бы уже потому, что Хоманс был хорошо знаком с находка­ми Элленбергера. Я предполагаю, что в отличие от Элленберге­ра (совершенно неожиданно для себя самого осознавшего необ­ходимость как–то оправдать странные манипуляции Юнга и списавшего всю эту туманную историю с появлением и обо­снованием теории архетипов на примерно тогда же вспыхнув­шую «творческую болезнь»), Хоманс точно знает, в чем именно следует искать глубинную психологическую причину неминуе­мости этой серии странных акций. Они объясняются отнюдь не стремительной вспышкой у дотоле вполне разумного и добропо­рядочного ученого некоей «творческой болезни», а, наоборот, пе­реходом болезни в совершенно новое качество. Нарциссическая установка, одной из главнейших черт которой является потребность всеми возможными средствами обосновывать соб­ственную грандиозность, вызревала у Юнга с самого детства, но в этот критический период она стала осознанной и оттого еще более опасной. После разрыва с Фрейдом Юнг не просто жаж­дал грандиозности, а знал, что ее жаждет, и даже имел кое–какие представления относительно того, как ее достичь.

Он уже знал, что непосредственный личный контакт с ми­фологическими существами (Филемоном, Саломеей, Илией) — убедительное доказательство подобного величия, но также пре­красно понимал, что извечное, априорное присутствие такого рода образов в психике всего человечества — доказательство куда более убедительное. Он также знал, что при отстаивании подобного тезиса недопустима и тень сомнения, даже если их полная ненаучность совершенно очевидна. А что прикажете делать Нарциссу, если пациент, якобы «спонтанно продемонст­рировавший» истинность его открытий, совсем не обязан был черпать архетипические образы из бездн своего бессознатель­ного, а вполне мог просто прочитать об этом в одном весьма популярном издании? Ничего не остается, кроме как безапел­ляционно отбросить мешающие факты и продолжать рассмат­ривать случай «солярно–фаллического человека» как доказа­тельство теории архетипов коллективного бессознательного. Иначе ни о каком «целостном мировоззрении» говорить не приходится, и все нарциссическое величие рассыпается в прах. Не пожелав смириться с тем, что явившиеся ему видения суть продукты его собственных нарциссических грез, Юнг был вы­нужден необоснованно настаивать на их коллективном и транс­персональном характере, чем положил начало особой псевдо­научной идеологии, носящей название «аналитическая психо­логия».

Рассматриваемый критический период формирования учения К.–Г. Юнга был отмечен появлением в его дискурсе еще одной важнейшей составляющей этого тотального мировоззрения — теории индивидуации. Хоманс считает, что именно понятие индивидуации аккумулирует в себе все основные тенденции лич­ностного и интеллектуального развития Юнга и на этом осно­вании квалифицирует его как отражение основополагающего процесса в формировании юнговской мысли. Именно в поня­тии индивидуации Юнгу удалось наиболее последовательно воплотить свою потребность в построении абсолютно целост­ной, холистской модели человеческой психики, а заодно — и всего мира как такового. Утолить нарциссическую потребность в грандиозности одним лишь установлением контакта с поту­сторонним миром (будь то Филемон или Саломея, «архетипы» или «изначальные образы», «боги» или «доминанты» бессозна­тельного, как он называл агентов этого мира на разных стадиях формирования своего мировоззрения) невозможно: нужно ас­симилировать этот безграничный материал в собственное со­знание и тем самым достичь глубочайшей личностной полноты, целостности, нераздельности или, что то же самое, индивидуа­ции. Об этом грандиозном слиянии Юнг впервые отчетливо заявил в написанной в 1916 г. статье «Трансцендентная функ­ция» [121].