Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна

В середине ХХ века черное правозащитное движение выявило белые пятна модернизационной ориентации на будущее и обнаружило провалы в американской памяти. Правозащитники имели на это особые основания, ибо жертвам насилия и расизма официально предписанное забвение не сулило обновления, а стабилизировало и продлевало устройство репрессивного общества, где большинством исповедовался расизм. Лишь темпоральный режим модернизации и эрозия веры в будущее привели к широкому осознанию того, что жертвы истории имеют право на их включение в национальный нарратив. Спустя три десятилетия после этого поворота писательница Тони Моррисон обратилась к теме «reverberating silence» (кричащая тишина) в книге, где от лица черной женщины рассказывается о травматической истории рабства. Как пояснила Тони Моррисон в одном из интервью, роман «Возлюбленная» (1987) напрямую посвящен стиранию прошлого из памяти американцев: «Мы живем в стране, где память постоянно стирают, обеспечивая Америке безвинное будущее, что позволяет иммигрантам все начать сначала на грифельной доске, где все время что-то стирают. Прошлое в этой стране либо отсутствует, либо его романтизируют. Эта культура не побуждает нас к тому, чтобы заняться прошлым, и уж особенно к тому, чтобы взглянуть в глаза правде о прошлом»[139]. Иной аспект преемственности этой негритянской контрпамяти открывается при переходе от публицистики известных негритянских писателей и интеллектуалов к обычной бытовой повседневности, к семейным преданиям афроамериканцев. То, что тяготит их семейную память, что хранится ею и передается из поколения в поколение, является важной темой пьес афроамериканских драматургов, позволяющей увидеть проблему семейных традиций и новой (женской) идентичности афроамериканцев. В их субкультуре вместо пуританской футуристической утопии Нового Иерусалима появляются видения прошлого – «миф об Африке» как воображаемый источник афроамериканской идентичности, связанный с травмой истребления предков или угоном в рабство (middle passage)[140]. Эти пьесы проливают свет на официально замалчиваемую историю работорговли, которая на протяжении всего ХХ века передавалась из поколения в поколение негритянскими семьями как нормативное прошлое и контрпамять, определяющая афроамериканскую идентичность[141]. Семьи ведут счет поколений, переживших рабство, и пьесы призывают молодежь к осознанию собственного достоинства и своего места в генеалогической цепочке. В отличие от американской мечты о будущем, которая выписывает ему «открытый чек», здесь идет речь о трагической судьбе предков, чьи страдания необходимо помнить и чей пример продолжает определять поступки современников. Если большинство в американском обществе чтит свободную личность, пользующуюся предоставленными ей шансами, то, как постоянно подчеркивает Тони Моррисон, в черном обществе, несущем на себе печать угнетения и расистского насилия, никто не может отказаться от помощи родителей и старшего поколения: «Родители и старики являются своего рода вневременными персонажами, которые относятся к молодежи благожелательно, наставнически, покровительственно, передавая ей свою мудрость»[142].

Эти примеры уводят нас далеко от образа Золотых ворот будущего, который со времен пуританизма и эпохи Просвещения до восьмидесятых годов ХХ века характеризовал официальную темпоральную культуру современного американского общества, включая его иммиграционную политику. Когда Салман Рушди в романе «Ярость» (2001) говорит о благословении, эти слова звучат экзальтированно и горько. Герой романа из Индии «бежал в Америку – как и многие тысячи таких же, как он, – в надежде пройти чистилище иммиграционного пункта на острове Эллис, получить его благословение и начать жизнь заново. О Америка, даруй мне новое имя! Сделай меня Базом, или Чином, или Спайком! Окуни меня в амнезию и накрой могуществом неведения. <…> Позволь мне быть не историком, но человеком без истории! Я вырву грешный свой язык, забуду лживую родную речь и стану говорить на твоем ломаном английском. Просканируй меня, оцифруй, просвети насквозь! Если прошлое – это больная старая Земля, тогда, Америка, стань моей летающей тарелкой. Унеси меня на край Вселенной. Луна, и та слишком близко»[143].