Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна

Как уже подчеркивалось, определяющую роль в новом темпоральном режиме играло четкое разделение временных фаз. Парадигматическое значение представлений о хиатусе обусловило реконфигурацию места настоящего между прошлым и будущим, что непосредственно сказалось на уровне индивидуального опыта: «Социальное и моральное настоящее становится во всех своих аспектах ареной заново определяемых ожиданий от будущего в силу динамики перемен, которая все больше отдаляет прошлое от акторов»[161]. Отдаление прошлого освобождает пространство для новых планов и проектов, что определяет историю расширения человечеством своих возможностей (menschliche Selbstermächtigung). Вместе с тем готовность к риску новизны чревата кризисами, ибо решительный отказ от накопленного опыта и связанных с ним ожиданий несет с собой утрату уверенности в долгосрочной перспективе. Если особенностью нового темпорального режима является драматическое форсирование разрыва с прошлым, то традиционные темпоральные онтологии обеспечивают, прежде всего, непрерывность связи между прошлым, настоящим и будущим. Традиционные общества имели хорошее представление о таких переломных проявлениях хиатуса, как смерть правителя, конец династии или природные катаклизмы, однако по отношению к ним традиционные общества занимали прямо противоположную позицию: они пытались засыпать зияющие провалы, замаскировать их, а еще лучше предотвратить их возникновение. Резкие разрывы – вроде физической смерти индивидуума, смены поколений или политических режимов – компенсировались функциями непрерывной преемственности, что позволяло сохранять власть, избегая угрозы для смыслополагания и легитимации. Подобную задачу видели перед собой традиционные и незападные темпоральные культуры, которые стремились найти эффективные решения для проблемы разрывов и дисконтинуальности.

В рамках темпорального режима Модерна произошла радикальная переоценка подобной позиции. То, что раньше казалось угрозой, которую следовало предотвратить при любых обстоятельствах, представлялось теперь важным ресурсом, открывающим новые возможности. Это вело к имеющему драматические последствия разрыву с традиционными и прочими культурными предпосылками. Такая когнитивная революция, истоки которой восходят к монотеистическим религиям, обернулась кардинальной переоценкой культурных ценностей. Прошлое, считавшееся прежде культурным хранилищем вневременных норм и ориентаций, воспринималось теперь как обуза и оковы. Революционный разрыв с прошлым позволил новым действующим лицам истории освободиться от них, покончив с господством прошлого над настоящим. Эмансипирующая риторика Модерна сумела стать преемницей религиозной семантики эпохальных вероучений спасительного и апокалиптического характера, хотя Новое время и Просвещение использовали революционную семантику переориентации с прошлого на настоящее в чисто секулярном плане, как акт секуляризации человека по отношению к трансцендентным силам. Цель подобной эмансипации состояла в том, чтобы «избавиться от всего, что шло из прошлого, мешая тотальной саморегуляции и самореализации человека»[162]. Поэтому риторика модернизации подразумевает не только разрыв с религией, но и последовательное обесценивание понятия «традиция». Отныне оно приобретает отрицательное значение и в целом понимается как препятствие для прогресса. В своей исторической модели развития общества Макс Вебер видит в традиционности исключительно раннюю стадию или даже тормоз общественного развития, считая ее инерционностью: «…строго традиционное поведение, так же как и чисто реактивное подражание, целиком и полностью стоит на границе, а часто за границей того, что можно вообще назвать, ориентированным по смыслу действием. Ибо часто речь идет только о бессознательном реагировании на привычные раздражители согласно когда-то усвоенной установке»[163].