Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна

Когда же, можно теперь спросить, начался бунт детей?[166] С каких пор стало хорошим тоном восставать против отцовского авторитета? Когда появился культурный нарратив, который считает этот протест справедливым и даже необходимым? Важнейшей культурной предпосылкой для подобного внутрисемейного бунта послужило самосознание эпохи как Нового времени, которое, отвернувшись от того, чем определялись Средневековье и пред-Модерн, сделало ставку на отличие от них и новизну. С этих пор основной характеристикой современной культуры стало не продолжение, а цезура, не преемственность, а разрыв. В привилегированном положении оказываются инновации и перемены; вместе с этим повышается ценностная значимость молодежи по сравнению с родителями и старшими. По заключению социологов, смена поколений «оборачивается в нашей культуре инновационным эффектом. <…> Изменения в культуре происходят, прежде всего, за счет смены одного поколения другим»[167]. Карл Мангейм описывал эту смену как «появление новых носителей культуры» и «уход прежних носителей культуры»[168]. Однако подобные инновации происходят не только в результате генеалогического чередования, но и под воздействием культурной нормы разрыва в сочетании с различными историческими и политическими условиями. До эпохи Просвещения такая норма не могла реализоваться в жизненной практике. Первым поколением, которому, по мнению историков и социологов, удался разрыв со своими отцами, а следовательно, и с учителями, мастерами-наставниками, оказалось поколение «Бури и натиска». Оно вышло из-под диктата своих отцов в семидесятые годы XVIII века, то есть еще до Великой французской революции и параллельно с Американской революцией. Это была эпоха, которую Козеллек именовал «седловинным временем» и которая считается историками наиболее ярким воплощением понятия «хиатус». С тех пор возникло культурное давление, под воздействием которого происходил разрыв с общественными нормами и с лояльностью по отношению к семейным узам. Даже если подобный императив действовал лишь в определенных социальных кругах, это влекло за собой непосредственные последствия для культурной оценки родителей и старших, которым приходилось констатировать: «Так, еще до нашей смерти мы становимся свидетелями того, как следующие поколения делают нас историей»[169].