Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна

В эссе «Модерн как желание. Война и градостроительство в ХХ веке» Альбрехт Кошорке рассмотрел в рамках теории Модерна «тоталитарный аспект Модерна» (Райнер Цительманн)[215]. Кошорке задался вопросом о потенциале насилия, который был реализован в ХХ веке двумя мировыми войнами и нашел свое продолжение в архитектурных проектах после Первой и Второй мировых войн. Эту развернутую панораму ХХ века с его разрывом между пространством опыта и горизонтом ожиданий, выявившую парадигму насильственности, Кошорке увязывает со страстным коллективным стремлением к самообновлению, содержащимся в программе модернизации. Оно характеризуется «обостренным ригоризмом применительно к уничтожению следов прошлого, как индивидуальных, так и коллективных»[216]. Кошорке обращает внимание на удивительное сходство между генералами и архитекторами, поскольку те и другие, хотя и на свой лад, осуществляли одинаковые программы. С точки зрения генералов, Первая мировая война была желанным эпохальным переломом, который «актом коллективного самоочищения»[217] обеспечивал «подлинное и полное освобождение от прошлого»[218]. По мнению Кошорке, архитекторы использовали иные средства для осуществления архитектурной политики под знаком забвения[219]; во имя «физического и нравственного здоровья»[220] они развернули «наступление на города»[221]. Ведь новые визионерские проекты могли быть реализованы лишь на месте уже существующей архитектуры. Кошорке резюмирует: «Все крупномасштабные проекты объединены сознательным и программным пренебрежением к исторической топографии»[222]. В декларациях самих зодчих новая архитектура представляла собой «чудовищную, мечущую молнии, безжалостную грозу», которая «уничтожала все мосты, связывающие с прошлым»[223]. Поразительно, насколько в высказываниях архитекторов и генералов язык военных операций совпадал с языком градостроительства. По этому поводу Кошорке пишет: «…все радикальные планы ХХ столетия объединены сознанием разлома времени, то есть непримиримого противоречия между историческими традициями и актуальными инновационными императивами. Подобные планы работали не на восстановление разлома, а на его стимулирование и усугубление. Это подразумевало и радостную самоидентификацию с деструктивными силами»[224]. Кошорке описывает принцип созидательного разрушения как «двойственное действие конструктивных и деструктивных импульсов»[225]. В другом месте он, говоря о «шизоидной диспозиции Модерна»[226], удивляется тому, что «травма оказалась нормативным руководством к действию»[227]. В диалектике созидательного разрушения сошлись революция и руины, утопия и травма; одно не может обойтись без другого. Понятия «революция» и «утопия» несут в себе взгляд на историю с точки зрения планирования и творчества; понятия «руины» и «травма» связаны с пассивным, страдательным отношением к истории. Революционная сила темпорального режима Модерна как раз и состоит в последовательном продолжении этой амбивалентности. Покуда взгляд нацелен исключительно на ожидаемые в будущем успехи революционных деяний, он будет видеть в акте разрушения только креативное и конструктивное содержание. Однако едва до сознания дойдут насильственные, деструктивные и травматизирующие аспекты этого разрушения, революционное очарование новизны тут же рассеется.

Разрушение и сохранение – изобретение исторического

Модернисты отрезаны от своего прошлого. Они отдают прошлое историкам, которые поддерживают его искусственное выживание.

Бруно Латур. Мы не стали современными

[228]

Понятие «историзм» используется в двух совершенно разных значениях. С одной стороны, оно подразумевает обращение общества к минувшим эпохам своей истории в поисках эстетических норм и героических образцов. Для данного вида историзма характерны возрождение и усвоение старой стилистики, воспроизведение героических персонажей в захватывающей инсценировке с целью способствовать самоидентификации общества с этими воображаемыми, мифологизированными образами. При этом рука об руку идут потребности нации в ориентирах, с тем чтобы заново определить свое место в истории, и потребности национальной буржуазии в саморепрезентации, богатеющей в ходе индустриальной эпохи. В этом значении историзм является естественным противником Модерна, который после Первой мировой войны решительно отвернулся от историзма. В глазах модернистов историзм отождествлялся с ностальгией по прошлому и нехваткой собственных творческих сил.