Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна

Другими словами, историческая наука начинается с выделения и определения «чистого прошлого» как предмета своих исследований[240]. За настоящее ответственны иные научные дисциплины с их собственными подходами и методами. Например, гуманитарные науки, в том числе психология, социология и политология, специализируются на наблюдении, описании и объяснении, они используют опросы, статистику и диагностику для интерпретации настоящего. Историки же сохраняют дистанцию по отношению к настоящему. Они делают это не в силу собственной отсталости, а повинуясь своему профессиональному этосу. Дистанцированность историков по отношению к настоящему коренится в этосе беспристрастности и есть не что иное, как гарант их объективности. Поэтому Крис Лоренц замечает: «Историография отождествляет свои притязания на научность – включая фундаментальные качества объективности и беспристрастности – с временны´м отдалением. Поэтому беру на себя смелость сказать, что академическая историческая наука не может ставить под сомнение свое отношение ко времени, не ставя под сомнение собственную научность»[241].

Рудольф Шлёгль также подчеркивает: «Начиная с XVIII века профессионализирующаяся историческая наука ставила перед собой задачу <…> освобождения настоящего от прошлого»[242]. Тем самым она преследовала и противоположную цель систематического освобождения прошлого от настоящего.

В сфере историзма работали и некоторые литераторы. Я не имею в виду исторический роман вроде «Веверли» Вальтера Скотта, где события шестидесятилетней давности, совсем недавно выпавшие из памяти современников, возвращались в изменившееся настоящее силой художественного воображения. Речь идет об авторах, сделавших темой своих литературных произведений переживание необратимых исторических перемен. Оба моих литературных примера датируются серединой XIX века. Первый относится не к Великой французской, а к индустриальной революции. Паровые машины, железные дороги и электричество необратимо изменили промышленность, транспорт и восприятие окружающего мира. Новая техника и капиталистический способ производства произвели неожиданную отсортировку, обесценение многого; однако далеко не все было автоматически выброшено на огромную свалку, о которой восторженно писал Эмерсон. Возникла альтернатива в виде архива литературы. Писательница Анетта фон Дросте-Хюльсхофф восприняла перемены времени, которые она также считала необратимыми, с меньшим энтузиазмом, нежели Эмерсон. Скорее она испытывала ностальгию по прошлому, тонко чувствуя прелесть тех сельских уголков, которые еще не были захлестнуты мощной волной перемен. Ее реакция на промышленную революцию вылилась в новаторский литературный проект: она занялась этнографическим описанием родного края, сельской глубинки Вестфалии. Она писала с обостренным ощущением исторических перемен и с убежденностью, что предмет ее внимания навсегда исчезнет в обозримом будущем. «Таким был облик нашего края доныне, и таким ему уже никогда не бывать через сорок лет. Заметно растут население и расточительство, а вместе с ними потребности и промышленность. Небольшие живописные пустоши исчезают; культурой медленно растущих лиственных лесов пренебрегают ради быстрого и доходного роста хвойных деревьев, поэтому вскоре и здесь сосняки и бесконечные злаковые поля изменят характер местного ландшафта, а жители станут постепенно все больше и больше отказываться от древних обычаев и нравов; поэтому запечатлеем напоследок существующее ныне в его самобытности, пока склизкий налет, постепенно покрывающий Европу, не доберется и до этих уголков»[243].

Дросте-Хюльсхофф была уверена, что знакомая ей реальность изменится за два-три поколения до неузнаваемости. В этой ситуации у нее сложилось ощущение истории, не только касавшееся событий и услышанных рассказов, но и распространявшееся на бытовые предметы, обычаи, пейзажи, которым предстояло исчезнуть. Как у Бодлера, у нее обострилось чувство эфемерности, преходящего характера переживаемой современности, однако сама она не отдалась этим переменам, а попыталась запечатлеть уже становящиеся историей вестфальские пейзажи, чтобы сохранить их в архиве литературы. Подобную акцию спасения можно считать литературной версией изобретения исторического.