Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна

Одобряя эти цивилизационные достижения, Марквард, однако, негативно оценивает стремительность перемен как недопустимое побочное следствие модернизации. И прежде всего он отвергает фикцию нового начала, приписываемую Модерну: «Люди – всегда последыши, поздние дети. Их начала никогда не являются началом»[314]. Отсюда вытекает характеристика человека как «гиполептического» существа, что предполагает его привязанность к традициям, узусу, предыстории. На место императивного разрыва связей Марквард ставит необходимость преемственности: «Новое невозможно без значительной доли старого»[315]. Это старое является уступкой человеческой инерции в мире высоких скоростей. Марквард предлагает неожиданную метафору для всего, что служит человеку опорой при данных обстоятельствах: это плюшевый мишка. Как дети в чужом для себя окружении не расстаются с плюшевым мишкой, так взрослый не расстается со своим плюшевым мишкой в виде классики, музеев или собственной семьи. Подобные атавистические причуды оказываются особенно необходимыми в мире стремительных инноваций и менее всего «устаревают», ибо уже давно безнадежно стары.

Йоахим Риттер, учитель Маркварда, еще в 1970 году ввел в оборот совершенно иную формулу: «раздвоение прошлого и будущего». Философы и историки ставили тогда перед собой задачу создать теорию модернизции, которая поддержала бы такие базовые культурные ценности, как секулярность и свободная, максимально динамичная субъектность. Однако начиная с восьмидесятых и девяностых годов все большее внимание привлекают к себе иные культурные ценности, которые отвергались или упускались из виду теорией модернизации: привязанность человека к определенной религии, нации, истории, семье, национальному ландшафту или историческому облику родного города. Это имело непосредственное отношение к прошлому, поэтому возникала потребность восстановить мосты над зияющей пропастью, которая обнаружилась в эпоху Модерна между прошлым и будущим, восстановить ради новой самоориентации и обретения идентичности. Но здесь мы заходим слишком далеко, ибо подобных слов у Маркварда найти не удастся при всем стремлении теории компенсации связать будущее с прошлым. Слова «идентичность» или «ориентация» отсутствуют в лексиконе авторов теорий модернизации и компенсации. Марквард не сделал шага к созданию культурологической и конструктивистской теории идентичности. В рамках теории компенсации прошлое остается всего лишь плюшевым мишкой – атавистической причудой и пережитком, с которым приходится считаться, но уж никак не ресурсом для конструирования идентичности. Прошлое используется в качестве тормоза и служит антропологической уступкой, признанием ограниченности человеческих возможностей. Дозированное использование прошлого является целебным средством, которое приглушает боль, причиняемую модернизацией, не больше и не меньше.

Тонкая грань, разделяющая теорию компенсации и то, что с начала девяностых годов все чаще именовалось «мемориальной культурой», вскоре стерлась для непосвященных. Формула Маркварда «будущее невозможно без предыстории», победно завоевав публичное пространство, прочно вошла в стандартный репертуар политиков и иных ораторов, выступающих с речами на торжественных мероприятиях. В качестве примера сошлюсь на речь бывшего федерального президента Хорста Кёлера по случаю открытия сокровищницы Хальберштадтского собора в апреле 2008 года. Эта средневековая сокровищница считается уникальной для Европы, особенно с учетом того места, где она сохранилась. Сокровищница насчитывает 650 произведений искусства, в том числе алтарную живопись и скульптуры, рукописи и мебель, ювелирные изделия и гобелены, признаваемые шедеврами мирового значения. По словам земельного министра культуры Яна-Хендрика Ольберца, их ценность «можно приумножить, если удастся сделать сокровищницу притягательной для туристов»[316]. Теория модернизации строго разделяет сферы политики, культуры и экономики, но, с точки зрения оратора, они неожиданно вновь сошлись вместе.