Хорст Кёлер обратился к восьмистам приглашенным слушателям с речью, озаглавленной «Будущее невозможно без предыстории», за что он особенно поблагодарил Одо Маркварда. Впрочем, то, как эта формула была использована, имело довольно слабое отношение к теории компенсации, зато весьма значительное – к гордости за исторические традиции: «Новое открытие сокровищницы древнего собора в Хальберштадте является очевидным, несомненным сигналом. Он свидетельствует: мы вновь продолжаем старые традиции, мы отчетливо видим свое место в истории, которая простирается гораздо дальше, нежели последний век с его разорениями и разрушениями, которые принесли с собой война и обе диктатуры нашей стране и этому городу. Насколько я понимаю, нынешний день означает для Хальберштадта, что вы не только смотрите с уверенностью, гражданским сознанием и энергией в будущее, но и помните о древних корнях истории, о прошлом. <…> Нет будущего без предыстории. Существенным элементом идентичности является осознание собственной истории. Нынешнее новое открытие соборной сокровищницы выявляет важную преемственность традиций, преемственность прошлого в этом городе и этом регионе: речь идет о христианской Европе, о Средневековье, где так много открыто или открыто заново из того, что играет для нас определяющую роль по сей день»[317]
.Формула «будущее невозможно без предыстории», которую Хорст Кёлер предложил своим слушателям, подразумевает вполне определенный вариант идентичности. Указав жителям Хальберштадта на глубокие корни их долгой истории, он имел в виду не ускорение или замедление. С учетом исторических переломов, состоявшихся в 1945 и 1989 годах он предложил им новый общегерманский вариант идентичности, базирующийся на долгой общей истории христианской Европы. Суть этого варианта заключалась отнюдь не в компенсации за издержки модернизации и глобализации. Кёлер предлагал не стабильность в условиях стремительных перемен, а ориентацию и идентичность как ответ ХХ веку «с его разорениями и разрушениями, которые принесли с собой война и обе диктатуры нашей стране и этому городу». Идентичность – это не просто стабильная образная конструкция, некая характеристика, сохраняющая свою устойчивость, несмотря на перемены с течением времени; идентичность возникает лишь в настоящем благодаря выбору, определяющему собственную принадлежность – локальную, этническую, культурную, национальную, транснациональную. Поэтому Кёлер говорил о «прошлом», имея в виду не нечто изначально заданное или искомое, а заново создаваемый ресурс имеющихся и обсуждаемых возможностей идентификационного и осознанного выбора места в истории. Обращаясь к жителям Хальберштадта, Кёлер высказал сразу несколько предложений. С отсылкой к соборной сокровищнице он предложил новую идентичность на основе долгой исторической преемственности от христианского Средневековья через мирную революцию и падение ГДР до наших дней. Отсылая к другому «месту памяти» Хальберштадта – дому-музею Глейма, поэта эпохи Просвещения, Кёлер указал на светскую линию исторической традиции: в музее «зримы иные корни нашего прошлого: немецкое Просвещение и немецкая классика. Они также питают нас, и мы храним это наследие, поскольку ценим его»[318]
.Прошлое, о котором говорит Марквард, имеет очевидно иной смысл, нежели «наследие», о котором говорит Кёлер. Слово «наследие» также отсутствует в лексиконе авторов модернизации, как и «идентичность» или «ориентация». Прошлое – хотим мы того или нет – формирует нас, а вот наследие можно принять, отвергнуть, переосмыслить, освоить так или совсем иначе. Наследником можно стать, лишь вступив в права наследования. Поворотные события 1989 года оборвали будущее обоих немецких государств, его заменило новое общее будущее. С этим связан драматический перелом: возникла не только необходимость настроиться на это новое будущее, но и задача открыть и смоделировать новые образы прошлого. Неожиданно появилась возможность наблюдать in actu, как вместе с рамочными условиями исторического, политического и культурного характера сдвигались предпосылки для формирования идентичности. Во времена ГДР в Хальберштадте действовали совсем другие приоритеты: крестьянские войны считались гораздо важнее христианского наследия или истории либерального бюргерства. Это делает совершенно очевидным, сколь избирательно, пристрастно и переменчиво наше отношение к прошлому, насколько зависит это отношение от наших желаний привести его в соответствие с нашими актуальными потребностями.