Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна

Гумбрехт сформировал свою теорию презенции, исходя из меланхоличного диагноза современности, причиной которого служит утрата исторического времени. Прежний хронотоп привычно позволял непринужденно двигаться через горизонты времени, «неизменно оставляя позади себя прошлое», «ориентационная ценность которого постоянно уменьшается по мере его удаления от актуального настоящего» и по мере продвижения к будущему как «открытому горизонту возможностей»[337]. По мысли Гумбрехта, два решающих изменения отделяют нас сегодня от исторического времени: во-первых, будущее «является для нас уже не горизонтом возможностей, а измерением, которое все больше закрывается для прогнозов, надвигаясь на нас как угроза». Во-вторых, нам больше не удается «оставить позади какое бы то ни было прошлое. Его связь с настоящим не теряет своей ценности в качестве ориентира, вместо этого разные виды прошлого переполняют наше настоящее, причем главную роль здесь играет совершенство электронных носителей памяти. В-третьих, наряду с переполняющим нас прошлым и несущим угрозу будущим добавляется то обстоятельство, что в настоящем расширяется сфера параллельных измерений времени. Все недавние события прошлого становятся частью расширяющегося настоящего, и нам все тяжелее исключить из настоящего какой-либо художественный или музыкальный стиль прошлых десятилетий»[338].

Гумбрехт наглядно демонстрирует, что означает утраченная способность прогресса «уничтожать прошлое в достаточном объеме» (Рудольф Шлёгль). Вину за эту утраченную способность забвения, которую Ницше приписывал гипертрофии исторических наук, Гумбрехт возлагает на накопительный потенциал электронных носителей памяти. Между несущим угрозу будущим и переполнившим нас прошлым расширяется настоящее как темпоральная сфера синхронности, статичности и стагнации. Настоящее, которое в темпоральном режиме Модерна было лишь мгновением перехода, переживавшегося стремительно и с большой надеждой, превратилось, по словам Гумбрехта, в своего рода зал ожиданий для мировой истории, а то и в финальное время. «Там, где ничего не остается позади, каждое новое прошлое оказывается в настоящем вместе с уже имеющимся и сохраненным прошлым, и в этом постоянно расширяющемся настоящем нового хронотопа будет все меньше понятно, что же представляет собой нынешнее теперь, актуальное настоящее»[339].

Гумбрехт датирует подобный поворот концом восьмидесятых годов, связывая его с переходом к дигитализации. «Совершенство электронных носителей памяти» обернулось энтузиазмом сохранения и собирательства, который включает в настоящее любые события прошлого, не рассчитывающие ни на внимание, ни на вопросы. «Компьютер стал ныне диспозитивом, делающим знание доступным в невиданных объемах и небывалой концентрации, но одновременно возникает отчуждение знания от вопроса о его прикладном значении»[340]. Для Гумбрехта в основе нового хронотопа расширяющегося настоящего лежит кризис забвения, о котором некогда говорил Ницше. Поскольку больше нельзя оставить прошлое позади, в постоянно расширяющемся настоящем различных синхронностей «нам ничего не удается забыть окончательно»[341]. Потеря способности забывать оборачивается, по мнению Гумбрехта, имплозией, стагнацией и избытком информации. Отсюда он делает вывод: западное общество вместе с отказом от ориентации на будущее утратило способность отбирать и оценивать информацию. Используя ключевые понятия «забвение», «безграничный доступ» и «гиперкоммуникация», Гумбрехт вторит ницшеанской риторике с ее образом переполненных хранилищ знания. Тот, кто прибегает к подобной риторике, рискует впасть в депрессивное умонастроение. В качестве средства от депрессии остается лишь надежда на моменты презенции в «пустоши» (wasteland) расширяющегося настоящего.