Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна

Взаимосвязь различных фаз времени и их присутствие в настоящем очень точно описаны русскими семиотиками Юрием Лотманом и Борисом Успенским в конце семидесятых годов. По их мысли, нет культуры, которая не задавала бы обществу определенный временной горизонт существования. Они указывают на тесную связь категорий время, культура и память: «Культура, соединенная с прошлым памятью, порождает не только свое будущее, но и свое прошлое, в этом смысле представляя механизм противодействия естественному времени»[364].

Русские семиотики дают четкую формулу: время культуры противодействует естественному времени! И это не экстравагантное заявление, а очевидность. Артог говорит о том же, однако он иначе оценивает нормативный фон темпорального режима историчности: «Мы живем в гипертрофированном настоящем, которое создает собственный горизонт без прошлого и будущего или же конструирует собственное прошлое и собственное будущее»[365]. Конструирование прошлого и будущего представляется Артогу шокирующим признаком мемориальной культуры. Но разве историки пишут свои книги не в настоящем, руководствуясь при этом актуальным состоянием научного знания и актуальными рамками его толкования? Как выглядели бы будущее и прошлое в полном отрыве от культурных институтов настоящего? Важным достижением конструктивизма восьмидесятых годов является мысль о том, что «прошлое в себе» не существует. С понятиями «прошлое» или «история» легко увязывается представление, будто слову автоматически соответствует некая сущность, онтологическая реальность, которая служит четко очерченным предметом исторической науки. Но прошлое возникает лишь в той мере, в какой оно снова и снова фокусируется, тематизируется, конструируется и перестраивается настоящим, которое является единственной фазой времени, где происходит человеческое восприятие, действие, осмысление и оценка. Разумеется, для изучения прошлого необходимо, чтобы какая-то его часть дошла до настоящего. Поэтому следы и реликты иного, уже недоступного времени сохраняются, осмысляются, но эти постоянные усилия по собранию, надежному сохранению, обеспечению доступа и осмыслению совершаются опять-таки в настоящем. Идея объективности, которой руководствуется историография Нового времени и которая подразумевает позицию нейтрального наблюдателя, укрепляла представление о прошлом как неком «хронотопе» и при этом последовательно исключала из рассмотрения все, что касалось конструктивного характера собственного модуса исследования и презентации. Данная констатация отнюдь не является постмодернистской «ересью», разрушающей стандарты объективности исторической науки; это суждение с точки зрения здравого смысла, позволяющее историкам – как это и происходит – в большей мере учитывать и подвергать рефлексии культурные основы своей исследовательской деятельности.

Теория культурной памяти открывает новые перспективы для углубленного понимания кризиса темпорального режима Модерна, поскольку кризис рассматривается в более широком контексте. При таком подходе этот кризис выглядит не столько опасным нарушением темпорального режима Модерна, то есть тяжелой темпоральной патологией, сколько нормализацией и реабилитацией именно тех аспектов, которыми догматически пренебрегал темпоральный режим Модерна. Маятник качнулся в обратную сторону; встроенные в темпоральный режим Модерна отказ от прошлого и зацикленность на будущем сменились новыми формами реактуализации прошлого. Тем самым понижен уровень перегрузок, обусловленных этим темпоральным режимом, который не считался с антропологическими возможностями и потребностями. В свою очередь, критики нового темпорального режима будут внимательно фиксировать создаваемые им проблемы.