Расплата. Трилогия

   -- А если это затягивалось, если вы долго еще не теряли надежды, то находили ли вы нужным и полезным держать своих подчиненных в курсе ваших сношений с начальством? Ведь, говоря с ними, вы не стали бы лукавить (тогда уж лучше молчать), вы бы высказывали ваши взгляды, и, несомненно, если не все, то большая часть ваших подчиненных (если вы настоящий начальник, а не с луны свалились) были бы на вашей стороне. Так ведь?

   -- Положим, что так...

   -- А если, в результате, начальство все-таки приказало бы сделать так, как ему кажется наилучшим, то как следовало бы назвать ваши конфиденции, безусловно оставившие след в настроении вверенных вам сил? -- преступной агитацией, попыткой создать движение, идущее вразрез с намерениями высшего начальства, даже хуже -- попыткой оказать на него давление, заставить его отступиться от выполнения намеченных планов?..

   -- Все это так, но...

   -- Потому-то он и молчит. Он все еще надеется, что "там" его поймут. Только напрасно. Напрасно в смысле надежды, а не в смысле молчания. Я не открываю вам никаких тайн, а говорю сам от себя. Мы вышли из России при постоянном понукании со стороны русского общества, обвинявшего адмирала в нежелании идти на выручку Порт-Артура. Помните? Вы сами передавали свой разговор с Нелидовым, проездом через Париж. Ведь даже он, хорошо осведомленный в делах, и то выражался смутно и уклончиво, тесно связывая саму идею о возможности посылки эскадры с именем 3. П. Рожественского. Помните, вы передавали его слова -- "не то хворает, не то не решается"... Дело сводилось к вопросу о личной решимости, так как, кроме него, некому было вести эскадру. Дубасов -- стар. Чухнин -- им одним держится Черноморский флот... Мы пошли. Я затыкал уши, когда вы говорили, что с началом сухопутных бомбардировок -- конец артурской эскадре. Ведь мы были полны геройскими реляциями Стесселя... Если не совсем верили, то так хотели верить!.. Словом, мы смотрели на нашу эскадру как на сильный стратегический резерв, который идет для поддержки настоящего активного флота, действующего на театре военных действий, опирающегося на укрепленные, богато снабженные базы... С падением Артура рассеялись последние иллюзии. Наша армада -- это случайное сборище кораблей частью новых, плохо построенных и еще не вполне достроенных, частью старых, наскоро отремонтированных, в лучшем случае заслуживающее названия "резервной" эскадры, -- сделалось активным флотом, задачей которому ставится одоление победоносного, активного, настоящего боевого флота противника!.. И это при условии, что последний опирается на многочисленные, прекрасно оборудованные базы, а мы -- для того, чтобы достигнуть нашей единственной базы, Владивостока, -- должны предварительно победить его... Мы -- слабейшие и численно, и по вооружению, и по снабжению и... -- что ж лукавить -- и по Духу, -- мы смеем ли на это надеяться?.. Но "там" этого не понимают или не хотят понять, все еще верят в чудо... Вот почему он молчит...

   Но если молчал адмирал, если С. говорил только намеками и притчами, то вскоре же газеты, начавшие прибывать из России, достаточно выяснили вопрос: почему мы стоим и чего нам приказано ждать? Ждать подкреплений... и каких подкреплений! -- "Николай", "Ушаков", "Сенявин", "Апраксин", "Мономах" -- вся рухлядь, весь хлам, числящийся в списках боевых судов Балтийского флота!.. Те самые суда, от которых, при сформировании второй эскадры, категорически отказался адмирал Рожественский, решившийся скрепя сердце, за неимением лучшего, взять с собою "Наварин", "Нахимов" и "Донской".

   -- Да это не подкрепление, а камень на шею! -- заявляли наиболее горячие головы.

   В особенности поражало всех то обстоятельство (создававшее положение почти безвыходное), что эта посылка старых утюгов и калош, по внешности, не представлялась измышлением "шпица" и особ, под сенью оного мирно почивающих, но являлась как бы уступкой властному требованию общественного мнения, вдохновенным пророком которого выступил г. Кладо.

   С чьего голоса он поет! -- ворчал С. -- Тут дело нечисто!..

   Не может он не знать истинного положения вещей! -- говорили другие. -- Либо -- рехнулся, либо -- по заказу... Но кому понадобилось?..

   "Не спрашивайте адмирала Рожественского!.." -- взывал г. Кладо, обращаясь к русскому обществу. "Сейчас, сейчас посылайте, что можно, не теряйте ни минуты, иначе может оказаться поздно, поймите -- поздно... Поймите только, какое это страшное слово, сколько в нем зловещего..."

   В своем исступлении г. Кладо доходил до такого абсурда, как предложение послать на войну никуда не годные, давно отслужившие свой век -- "Минин", "Пожарский", даже... "Петр Великий"!..