Расплата. Трилогия

   На строгом основании действующих законоположений адмирал Небогатов, посылавшийся со своим отрядом на усиление эскадры адмирала Рожественского, "имел поступить" в подчинение последнему лишь "по присоединении", а до этого момента, будучи совершенно самостоятельным, сносился только с Главным морским штабом и от него получал необходимые указания.

   Бывало (если в Петербурге, за множеством дел, замешкаются), что адмирал узнавал о движениях и намерениях своего будущего младшего флагмана из телеграмм... агентства Гаваса! Невероятно -- но факт. Зато -- какое торжество стройной системы организации!..

   После 8 февраля, т. е. по присоединении к нам "Олега", "Изумруда", "Днепра", "Риона", "Громкого" и "Грозного", общее недовольство бесцельной, а по мнению многих, и прямо вредной, стоянкой начало проявляться настолько резко, что адмирал оказался вынужденным нарушить свое молчание и в собрании флагманов и капитанов (не всех, но лишь старших) прочесть телеграмму за  244, полученную им еще в половине января, и свой ответ на нее.

   Как и следовало ожидать, никто из присутствовавших не сохранил полученных сведений в тайне. Все слишком хорошо сознавали, до какой степени истомился личный состав эскадры под бременем неизвестности. Впрочем, нет. Это было бы неточное выражение. Телеграммы Гаваса и Рейтера, газеты, русские и французские -- давали в общем довольно верную картину настоящего момента, предсказывали почти безошибочно события ближайшего будущего, так что неизвестности, строго говоря, не было, а была только неуверенность. Чувствовалось, что происходит какая-то борьба, что адмирал держится одного взгляда, а в Петербурге смотрят на дело совсем иначе. Ознакомление с телеграммой  244 и с ответом на нее до известной степени выяснило положение дел.

   К сожалению, я не могу привести точного текста ни самой телеграммы, ни ответа. Могу изложить только их содержание.

   Телеграмма  244 указывала, что после падения Порт-Артура и гибели первой эскадры на вторую возлагается задача огромной важности: овладеть морем и тем самым отрезать армию противника от сообщения с метрополией; если эскадра (по мнению ее начальника) в настоящем составе не в силах осуществить этой задачи, то ей без малейшей задержки, как только обстоятельства позволят, будут высланы в подкрепление все боевые суда, оставшиеся в Балтийском море. В заключение адмирал запрашивался о его планах и соображениях.

   3. П. Рожественский ответил: 1) что с теми силами, которые находятся в его распоряжении, он не имеет надежды овладеть морем; 2) что отряд старых, неисправных и частью, по самой постройке, неудачных судов, который намереваются послать ему в виде подкрепления, послужит не к усилению эскадры, а к ее обременению; 3) что единственный план, представляющийся ему возможным, -- попытаться с лучшими силами прорваться во Владивосток и оттуда действовать на пути сообщения неприятеля.

   Сколько помнится, было добавлено еще несколько слов о пагубном влиянии продолжительной стоянки на Мадагаскаре, как в смысле истощения физических сил, так и в отношении духа личного состава.

   Эти телеграммы имели решающее значение, так как не являлись обычным обменом мнений, обычным пререканием между начальником эскадры и центральными учреждениями. Это было нечто гораздо большее -- предначертанная программа действий и прямой, чисто военный, ответ на нее.

   Дальнейших прямых указаний не воспоследовало, но косвенным ответом на донесение адмирала явилось известие о выходе из Либавы отряда Небогатова -- известие, едва не свалившее с ног "нашего" начальника (Впоследствии стало известно, что в это же время адмирал Рожественский телеграммой просил о своей смене, донося о болезни, указывая на адмирала Чухнина как вполне здорового и способного заменить его. -- Безрезультатно).

   Эта "декларация" адмирала, по внешности, внесла некоторое успокоение. Споры в кают-компаниях прекратились. "Проклятые вопросы", над решением которых ломали головы, отпали сами собою. Догадкам, предположениям уже не было места. Все просто и ясно! -- Приказано. -- Инцидент исчерпан... Мне это спокойствие не нравилось. В нем было что-то мертвое. Не спокойствие, а безразличие. Не спокойствие воина накануне боя, полное гордой и смелой решимости, а спокойствие невинно осужденного накануне казни, пожалуй, тоже полное гордой и смелой решимости, но совсем в другом роде... Со слов лейтенанта С, говорившего какими-то загадочными изречениями, -- адмирал все еще надеялся, что "там" поймут его донесения, поймут, что если он сам, ввиду изменившихся обстоятельств, не верит в успех предприятия, если он вместо плана кампании находит возможным представить только план прорыва, отчаянного набега, в слабой надежде ведения впоследствии партизанской войны, -- то надо... -- либо согласиться на этот план, либо... вернуть эскадру.

   В Петербурге этого не понимали или не хотели понять...