Рассказ неизвестного человека (An Anonymous Story)

"Look here, my dear," said Orlov admonishingly, sitting up in his chair. "You were pleased to observe yourself that I am a clever, well-read man, and to teach one who knows does nothing but harm.	-- Вот что, моя милая, -- сказал Орлов наставительно, поднимаясь в кресле. -- Вы сами изволили заметить, человек я умный и образованный, а ученого учить -- только портить.
I know very well all the ideas, great and small, which you mean when you call me a man of ideas.	Все идеи, малые и великие, которые вы имеете в виду, называя меня идейным человеком, мне хорошо известны.
So if I prefer the service and cards to those ideas, you may be sure I have good grounds for it.	Стало быть, если службу и карты я предпочитаю этим идеям, то, вероятно, имею на то основание.
That's one thing.	Это раз.
Secondly, you have, so far as I know, never been in the service, and can only have drawn your ideas of Government service from anecdotes and indifferent novels.	Во-вторых, вы, насколько мне известно, никогда не служили и суждения свои о государственной службе можете черпать только из анекдотов и плохих повестей.
So it would not be amiss for us to make a compact, once for all, not to talk of things we know already or of things about which we are not competent to speak."	Поэтому нам не мешало бы условиться раз навсегда: не говорить о том, что нам давно уже известно, или о том, что не входит в круг нашей компетенции.
"Why do you speak to me like that?" said Zinaida Fyodorovna, stepping back as though in horror. "What for?	-- Зачем вы со мной так говорите? -- проговорила Зинаида Федоровна, отступая назад, как бы в ужасе. -- Зачем?
George, for God's sake, think what you are saying!"	Жорж, опомнитесь бога ради!
Her voice quivered and broke; she was evidently trying to restrain her tears, but she suddenly broke into sobs.	Голос ее дрогнул и оборвался; она, по-видимому, хотела задержать слезы, но вдруг зарыдала.
"George, my darling, I am perishing!" she said in French, dropping down before Orlov, and laying her head on his knees. "I am miserable, I am exhausted. I can't bear it, I can't bear it. . . .	-- Жорж, дорогой мой, я погибаю! -- сказала она по-французски, быстро опускаясь перед Орловым и кладя голову ему на колени. -- Я измучилась, утомилась и не могу больше, не могу...
In my childhood my hateful, depraved stepmother, then my husband, now you . . . you! . . .	В детстве ненавистная, развратная мачеха, потом муж, а теперь вы... вы...
You meet my mad love with coldness and irony. . . .	Вы на мою безумную любовь отвечаете иронией и холодом...
And that horrible, insolent servant," she went on, sobbing. "Yes, yes, I see: I am not your wife nor your friend, but a woman you don't respect because she has become your mistress. . . .	И эта страшная, наглая горничная! -- продолжала она, рыдая. -- Да, да, я вижу: я вам не жена, не друг, а женщина, которую вы не уважаете за то, что она стала вашею любовницей...
I shall kill myself!"	Я убью себя!
I had not expected that her words and her tears would make such an impression on Orlov.	Я не ожидал, что эти слова и этот плач произведут на Орлова такое сильное впечатление.
He flushed, moved uneasily in his chair, and instead of irony, his face wore a look of stupid, schoolboyish dismay.	Он покраснел, беспокойно задвигался в кресле, и на лице его вместо иронии показался тупой, мальчишеский страх.
"My darling, you misunderstood me," he muttered helplessly, touching her hair and her shoulders. "Forgive me, I entreat you.	-- Дорогая моя, вы меня не поняли, клянусь вам, -растерянно забормотал он, трогая ее за волосы и плечи. -- Простите меня, умоляю вас.