Рассказ неизвестного человека (An Anonymous Story)

I could hear Orlov go from the bedroom into his study.	Мне слышно было, как Орлов прошел из спальни к себе в кабинет.
After sitting there about an hour, he rang the bell.	Просидев там около часа, он позвонил.
In my pain and exhaustion I forgot all the rules and conventions, and went to his study in my night attire, barefooted.	От боли и утомления я забыл о всех порядках и приличиях в свете и отправился в кабинет в одном нижнем белье и босой.
Orlov, in his dressing-gown and cap, was standing in the doorway, waiting for me.	Орлов в халате и в шапочке стоял в дверях и ждал меня.
"When you are sent for you should come dressed," he said sternly. "Bring some fresh candles."	-- Когда тебя зовут, ты должен являться одетым, -сказал он строго. -- Подай другие свечи.
I was about to apologise, but suddenly broke into a violent cough, and clutched at the side of the door to save myself from falling.	Я хотел извиниться, но вдруг сильно закашлялся и, чтобы не упасть, ухватился одною рукой за косяк.
"Are you ill?" said Orlov.	-- Вы больны? -- спросил Орлов.
I believe it was the first time of our acquaintance that he addressed me not in the singular--goodness knows why.	Кажется, за все время нашего знакомства это он в первый раз сказал мне вы. Бог его знает, почему.
Most likely, in my night clothes and with my face distorted by coughing, I played my part poorly, and was very little like a flunkey.	Вероятно, в нижнем белье и с лицом, искаженным от кашля; я плохо играл свою роль и мало походил на лакея.
"If you are ill, why do you take a place?" he said.	-- Если вы больны, то зачем же вы служите? -сказал он.
"That I may not die of starvation," I answered.	-- Чтобы не умереть с голода, -- ответил я.
"How disgusting it all is, really!" he said softly, going up to his table.	-- Как все это в сущности пакостно! -- тихо проговорил он, идя к своему столу.
While hurriedly getting into my coat, I put up and lighted fresh candles. He was sitting at the table, with feet stretched out on a low chair, cutting a book.	Пока я, накинув на себя сюртук, вставлял и зажигал новые свечи, он сидел около стола и, протянув ноги на кресло, обрезывал книгу.
I left him deeply engrossed, and the book did not drop out of his hands as it had done in the evening.	Оставил я его углубленным в чтение, и книга уже не валилась у него из рук, как вечером.
Chapter VII.	VII.
Now that I am writing these lines I am restrained by that dread of appearing sentimental and ridiculous, in which I have been trained from childhood; when I want to be affectionate or to say anything tender, I don't know how to be natural.	Теперь, когда я пишу эти строки, мою руку удерживает воспитанный во мне с детства страх -показаться чувствительным и смешным; когда мне хочется ласкать и говорить нежности, я не умею быть искренним.
And it is that dread, together with lack of practice, that prevents me from being able to express with perfect clearness what was passing in my soul at that time.	Вот именно от этого страха и с непривычки я никак не могу выразить с полной ясностью, что происходило тогда в моей душе.
I was not in love with Zinaida Fyodorovna, but in the ordinary human feeling I had for her, there was far more youth, freshness, and joyousness than in Orlov's love.	Я не был влюблен в Зинаиду Федоровну, но в обыкновенном человеческом чувстве, какое я питал к ней, было гораздо больше молодого, свежего и радостного, чем в любви Орлова.