Рассказ неизвестного человека (An Anonymous Story)

"I'll leave a note," he said; "show me in."	-- Я оставлю записку, -- сказал он. -- Проводи меня.
He left his goloshes in the hall, and, without taking off his long, heavy fur coat, went into the study.	Он оставил в передней калоши и, не снимая своей длинной, тяжелой шубы, пошел в кабинет.
There he sat down before the table, and, before taking up the pen, for three minutes he pondered, shading his eyes with his hand as though from the sun--exactly as his son did when he was out of humour.	Тут он сел в кресло перед письменным столом и, прежде чем взяться за перо, минуты три думал о чем-то, заслонив глаза рукою, как от солнца, -точь-в-точь, как это делал его сын, когда бывал не в духе.
His face was sad, thoughtful, with that look of resignation which I have only seen on the faces of the old and religious.	Лицо у него было грустное, задумчивое, с выражением той покорности, какую мне приходилось видеть на лицах только у людей старых и религиозных.
I stood behind him, gazed at his bald head and at the hollow at the nape of his neck, and it was clear as daylight to me that this weak old man was now in my power.	Я стоял позади, глядел на его лысину и на ямку в затылке, и для меня было ясно как день, что этот слабый, больной старик теперь в моих руках.
There was not a soul in the flat except my enemy and me.	Ведь во всей квартире, кроме меня и моего врага, не было ни души.
I had only to use a little physical violence, then snatch his watch to disguise the object of the crime, and to get off by the back way, and I should have gained infinitely more than I could have imagined possible when I took up the part of a footman.	Стоило бы мне только употребить немножко физической силы, потом сорвать часы, чтобы замаскировать цели, и уйти черным ходом, и я получил бы неизмеримо больше, чем мог рассчитывать, когда поступал в лакеи.
I thought that I could hardly get a better opportunity.	Я думал: едва ли когда представится мне более счастливый случай.
But instead of acting, I looked quite unconcernedly, first at his bald patch and then at his fur, and calmly meditated on this man's relation to his only son, and on the fact that people spoiled by power and wealth probably don't want to die. . . .	Но вместо того, чтобы действовать, я совершенно равнодушно посматривал то на лысину, то на мех и покойно размышлял об отношениях этого человека к своему единственному сыну и о том, что людям, избалованным богатством и властью, вероятно, не хочется умирать...
"Have you been long in my son's service?" he asked, writing a large hand on the paper.	-- Ты давно служишь у моего сына? -- спросил он, выводя на бумаге крупные буквы.
"Three months, your High Excellency."	-- Третий месяц, ваше высокопревосходительство.
He finished the letter and stood up.	Он кончил писать и встал.
I still had time.	У меня еще оставалось время.
I urged myself on and clenched my fists, trying to wring out of my soul some trace of my former hatred; I recalled what a passionate, implacable, obstinate hate I had felt for him only a little while before. . . .	Я торопил себя и сжимал кулаки, стараясь выдавить из своей души хотя каплю прежней ненависти; я вспоминал, каким страстным, упрямым и неутомимым врагом я был еще так недавно...
But it is difficult to strike a match against a crumbling stone.	Но трудно зажечь спичку о рыхлый камень.