Расскажи мне…

Наш эшелон шел, как хотел: то вперед, то назад, он мог остановиться в степи и стоять пять минут или несколько суток, и ни на одной станции не могли сказать, когда и куда он пойдет.

Надо же было снабжать вагон и семью питанием, молоком и топливом, но как-то я успевал, и только один раз, уже за Ташкентом, отстал от эшелона, но в тот же день нагнал его.

В Ташкенте почти все сошли, хотели сойти и мы, так как папа узнал, что под Ташкент приехал и живет его брат Яша с семьей в городе Янгиюль, но потом решили ехать до конца, куда пойдет эшелон.

На станции Коган нам приказали разгружаться, так как эшелон расформировали, и мы отправились на эвакопункт, где распределяли эвакуированных.

Эвакопункт находился недалеко от станции в бывшем дворце эмира бухарского, окруженного большим садом.

Весь сад, дворец и близлежайшее пространство были забиты эвакуированными, из которых большинство было без вещей и денег, поэтому голодало, мерзло и воровало.

Находиться там было просто невозможно, тем более что сестра Аня была с ребенком, а Люба заболела и вся покрылась нарывами. Поэтому в тот же день на нанятой папой арбе мы выехали в колхоз, находящийся в четырех километрах от станции, где и разместились в предоставленной нам кибитке.

Кибитка, слепленная из глины, имела две комнаты: одна – большая, в которой разместились мы, а другая – маленькая, в которой размещался старик еврей со своей женой.

В кибитке не было окон, пол – земляной, дверь во дворик, окруженный дувалом и никакой мебели.

Мы застелили угол комнаты коврами и одеялами и спали на них все вместе, чтобы было теплее.

Как ни странно, но мы смогли сохранить все наши вещи, кроме колеса от станка швейной машинки. Это нас на первых порах и спасло.

Мы с папой ходили на базар в Коган и, продавая вещи, покупали продукты.

Потом, когда папа купил колесо для станка, из старья, купленного на базаре, он стал шить телогрейки, и мы кое-как выкручивались, но не голодали.

Коган – узловая станция с сортировочной горкой, имела только одно предприятие – хлопкозавод.

Маленькая ветка в двенадцать километров соединяла ее с Бухарой, другая – основная, вела на Красноводск, а третья – в Самарканд.

Сначала сестры пошли работать в колхоз, а папа на хлопкозавод, но из этого ничего не вышло.

В это время папа получил от своего брата письмо, в котором он писал, чтобы я приехал к нему, так как у них можно купить очень дешевый рис.

В начале февраля 1942 года я поехал к дяде Яше в Янгиюль.

Туда я добрался благополучно, купил пять пудов риса, который продавали корейцы, живущие там в колхозах, и собрался ехать обратно.

В то время в Янгиюле находился пункт по формированию польской андерсоновской армии, так что вечерами на улицах появляться было очень опасно, особенно с вещами.

Правда, я был не по годам здоровым парнем, но должен был нести пять пудов риса поздно вечером, так как поезд приходил только ночью.

Я попросил дядю Яшу проводить меня, но он отказался.

Пришлось мне одному добираться до вокзала, влезать с вещами в поезд, ехать до Когана, а потом идти четыре километра до дома.

Надо было видеть поезда того времени, чтобы понять этот подвиг.

На каждой станции с поезда снимали мертвецов, умерших от голода или тифа.

Когда я пришел домой, мама ужаснулась моему виду и, раздев меня, вымыла во дворе в тазике, а всю одежду сожгла из-за вшей, которыми она была покрыта.

На второй день после приезда, ночью я потерял сознание и начал бредить. Утром я очнулся и вместе с родителями пошел в больницу в Когане.

В больнице творился ад, она была переполнена до предела, а больных все несли и несли с поездов, с улицы, из домов…

Главным врачом больницы был старик еврей, эвакуированный из Киева.

Сначала он не обращал на нас внимание, а потом спросил о цели нашего прихода.

Узнав в чем дело, врач посмотрел на меня и велел, не купая (я был не в пример другим чистым), отвести в палату.

В палате стояли восемь коек, по четыре в ряд, напротив друг друга. Меня поместили на койку в правом углу у окна.

На улице был февраль, деревья стояли голыми.

Я поужинал и заснул.

Когда я проснулся, был уже день.

Мне захотелось в туалет, но я не сразу смог встать.

Собрав все силы, цепляясь за кровати и стену, я вышел в коридор и пошел в туалет, но на обратном пути мне пришлось остановиться из-за слабости.

Тут меня увидели врач и медсестры, которые бросились ко мне, схватили за руки и буквально отнесли в кровать.

Я спросил, что со мной случилось, почему я так ослаб за одну ночь. И врач рассказал, что ночь для меня тянулась ровно двадцать четыре дня.

Только тогда я обратил внимание, что лежу на другой койке, а за окном цветет урюк.

Вскоре за окном я увидел и всех своих родных, плакавших от радости.

Потом я узнал, что все эти дни моего беспамятства они дежурили под окном (семья перебралась из кишлака в город и жила в одной комнате недалеко от вокзала) и перетаскали много вещей в подарок няням и медсестрам, чтобы спасти меня.

Выйдя из больницы, я не много отдыхал и в начале апреля, увидев объявление, что в ШЧ-4 требуются старшие рабочие, пошел по адресу.