Расскажи мне…

В течение двух недель я спал урывками, так как стоило мне только прилечь, стучал дежурный и говорил о каком-нибудь повреждении: то не переводится стрелка, то не закрылся предупредительный диск, то не сработала защелка изолированного рельса, то…

Целый день и ночь я метался по станции, а исправить все, о чем говорили дежурные, не мог.

Очень быстро я понял, что надо мной просто издеваются.

Диск не работает из-за того, что не подняли гирю (это была обязанность стрелочника); стрелки переводятся нормально, а семафоры не срабатывают из-за того, что стрелочник неправильно поднял и укрепил керосиновые лампы, которыми освещался семафор.

Короче, в две-три недели я навел на станции полный порядок в своем хозяйстве.

Ежедневно, когда я заступал на дежурство, дежурный по станции расписывался вместе со мной в журнале, что приборы работают, находятся в исправном состоянии и запломбированы.

Надо еще рассказать о питании, что для меня при такой работе было очень важно.

Каждый пятый день к нам на станцию приходил хлебо-водяной поезд, где я покупал по карточкам четыре килограмма черного хлеба (5х800 г).

Иногда у меня бывала крупа (чаще всего пшеничная). Сказать, что я был вечно голоден, это ничего не сказать.

Я все время ощущал головокружение и сосущие позывы желудка, а мне было всего семнадцать лет.

Именно тогда появилась у меня привычка читать во время еды, чтобы хотя бы немного продлить процесс насыщения.

Надо учесть, что климат там очень резкий и, если днем температура на солнце достигала 50 градусов, то ночью опускалась до 5.

Отдыхать можно было только во сне.

Железная дорога работала по московскому времени, несмотря на то, что у нас с Москвой была разница в два часа.

Смены начинались в шесть и восемнадцать часов, т. е. в 8 и 20 часов по московскому времени.

Прошло столько лет, а этот день, или вернее ночь, до сих пор у меня в памяти, как будто все случилось вчера. Поэтому я и запомнил имя и фамилию дежурного – Степан Пивкин.

Как обычно, вечером заступив на дежурство, он проверил все устройства и расписался в журнале, а я пошел в свою мастерскую, где спал на верстаке и заснул «мертвым» сном, так как все предыдущие дни не досыпал и был очень утомлен.

Часа через два он постучал в мою дверь, а когда я, с трудом поднявшись, вышел в дежурку, он мне сказал, что у селекторного аппарата выпала кнопка, включающая микрофон, и он не может говорить с диспетчером.

Я взял инструменты, исправил кнопку, сделал запись в журнале, а потом, держа в руке молоток, доложил диспетчеру, что отстраняю от дежурства по станции Пивкина, за умышленную порчу аппаратуры, и до прихода следующей смены буду дежурить сам.

Наверное, у меня был страшный вид, так как Пивкин, когда я повернулся к нему, выскочил из дежурки и пустился бежать к баракам.

Заперев входную дверь, я приступил к дежурству, зная, что ночью из здания станции лучше не выходить.

Буквально через считанные минуты все население станции во главе с начальником стояло на коленях против дежурки и вопило, чтобы я простил Пивкина и не оставлял его детей сиротами.

Тогда было жестокое время и за умышленную порчу оборудования Пивкину грозило самое маленькое – восемь лет тюрьмы или штрафная рота.

Сейчас я не помню, что побудило меня простить его, но с тех пор ни одного конфликта у меня ни с кем не было.

За четыре года мне пришлось сменить много станций и на всех меня встречали хорошо, так как о случае на 71 разъезде знали все.

Начальник ШЧ-4 – полковник Шувалов, звавший меня крестником, начал перебрасывать меня с одной станции на другую, чтобы я наладил на каждой нормальную работу.

Мне пришлось работать на станциях Караул-Кую, Репетек, Баба-Дурмаз, Алонка, Чарджоу и других, название которых я забыл.

Мне эта практика многое дала: я прекрасно изучил аппаратуру. Я не только занимался обслуживанием, но и оборудовал станции полу автоблокировкой.

В то время кроме вещевого мешка с бельем и котелка у меня ничего не было, так как я имел приписное свидетельство (военный билет) и ждал, когда мне исполнится 18 лет и меня призовут в армию.

Это случилось в начале 1943 года, когда я работал на станции Караул-Кую электромехаником СЦБ и связи.

Получив повестку из военкомата о призыве меня в армию, я в тот же день сел на товарный поезд и поехал в Коган, чтобы сдать документы, а, главное, попрощаться с семьей.

Приехав в Коган, я пошел в контору ШЧ-4.

Начальника не было, но его заместитель все оформил, и, сдав хлебные карточки и получив расчет, я отправился домой.

Утром, попрощавшись с родными, вместе с папой я пошел на станцию и на товарном поезде (пассажирские ходили очень редко) выехал на станцию Чарджоу.

От Чарджоу я шел 4 километра пешком до г. Кагановича, где в местной школе собирали всех допризывников.

В военкомате я сдал паспорт и призывное свидетельство с повесткой, но у меня, вопреки всем правилам, остались в гимнастерке удостоверение личности, проездной билет на право проезда во всех поездах, кроме спец. назначения, и локомотивах по всей Ашхабадской железной дороге и удостоверение на право работы на границе и в запретных зонах.