Расскажи мне…

Четыре дня я вместе с другими допризывниками прожил в школе, а собралось нас там более восьмисот человек, и все это время нас не кормили, так что мы здорово отощали.

Наконец, на пятый день рано утром нас всех вывели на площадь, построили и сказали, что сейчас будут распределять по частям.

За вынесенным на площадь письменным столом сидел военком, а возле него стояли офицеры («покупатели»).

Начали выкликать фамилии и строить вызванных в отдельную колону.

Потом несколько офицеров, забрав у военкома документы, уводили сформированную колону по направлению к станции Чарджоу.

Так продолжалось почти до вечера, а я стоял голодный и усталый и боялся только одного, чтобы не упасть.

Но всему приходит конец. Пришел конец и этому испытанию.

На всей площади из допризывников остался я один, и военком подозвал меня.

Когда я подошел, он вручил мне документы и велел ехать на прежнее место работы, сказав, что из-за меня получил выговор.

Как я дошел до станции не помню, но там я встретил знакомого машиниста, с которым доехал до Когана.

Когда на другой день я пришел в контору (прежде всего, чтобы получить хлебные карточки), меня сразу же пригласили в кабинет к начальнику.

Он отобрал у меня паспорт и приписное свидетельство и сказал, что в следующий раз за самовольное оставление работы отдаст меня под суд, а все повестки велел пересылать ему лично, и не слушал никаких моих оправданий.

Так закончилась моя служба в армии: больше меня не призывали.

На станцию Караул-Кую я уже не вернулся.

По приказу начальника я принял станцию Алонка, находящуюся в четырех километрах от Когана.

Мне запомнились несколько случаев, происшедших на этой станции и сыгравших определенную роль в моей судьбе.

Один из этих случаев – мое заболевание малярией, когда меня срочно отправили в больницу, где я провалялся около месяца с очень высокой температурой.

Другой случай – когда я приезжал в Коган за зап. частями на ослике, принадлежавшим нашему стрелочнику, и катал на нем свою племянницу – Фирочку.

И еще один случай, из-за которого мне пришлось расстаться с этой станцией.

Одной из дежурных по станции была Мария Злыткова – молодая одинокая женщина. Вот в ее дежурство и случилось это происшествие, потому что она тогда не могла думать о работе из-за своих любовных переживаний.

Возвращаясь после осмотра оборудования на станцию, я видел, что на главный путь был принят со стороны Ашхабада нефтеналивной маршрут, а, подходя к станции, увидел по семафору, что на этот же путь со стороны Когана принимается порожняк.

Как я заскочил на станцию, как сорвал пломбы, как переделал маршрут – не помню, но все время слышал гудки подходящего нефтеналивного маршрута, который мне удалось пропустить по обходному пути.

Увидев, что я предотвратил аварию, Злыкова упала мне в ноги и, обхватив их руками, стала целовать, умоляя никому не рассказывать о том, что случилось. Я ей пообещал, запломбировал аппаратуру и ушел.

Но на следующий же день меня вызвали в железнодорожную прокуратуру, где после «громкого» разговора со мной, прокурор назвал меня мальчишкой и дураком.

Оказалось, что машинисты обоих поездов все рассказали.

Злыкову Марию арестовали, и она тоже рассказала, что произошло.

Так что вместо награды за предотвращение крушения, я был переведен в прорабы на строительство воздушного шлейфа на телефоно – телеграфную станцию.

В течение двух месяцев шлейф был построен, и я опять (в который уже раз) был направлен на станцию Чарджоу. Там я и работал в качестве электромеханика, а потом старшего электромеханика до конца, то есть до того времени, когда уехал обратно в Москву.

Изредка я находил возможность приезжать домой в Коган, где жила моя семья.

В один из моих приездов в 1943 году (дату я не могу вспомнить) я узнал, что папа призван в армию, так что я даже не смог его проводить.

Эпизод 7

Как жаль, что я не имею таланта излагать на бумаге то, что все время мучает меня и не дает покоя.

Но в память о погибших моих подельниках, все же постараюсь изложить все, как было на самом деле.

Уже в конце 50-х и начале 60-х годов экономика СССР была плачевной.

Это не важно, по чьей вине это произошло, но нужно было найти «козла отпущения».

Никита Хрущев, осудив Сталина и начав реабилитацию осужденных по 58 статье, уже не мог опять ее возродить.

В это время была арестована группа евреев во главе с Рокотовым, занимавшаяся валютными операциями. И тогда «изобрели» новую статью УК – 93¹. И, несмотря на то, что закон не имеет обратной силы, Рокотов был расстрелян.

Это был «пробный шар». Действия Рокотова были названы экономической диверсией, но осужден он был, как уголовник.

Теперь надо было найти большую группу и осудить показательным судом, чтобы весь народ видел и знал, кто подорвал экономику СССР и по чьей вине он плохо живет.

Обычно, уголовными делами занималась прокуратура и МВД, но этим делом, названным впоследствии «делом Ройфмана», поручили заняться КГБ, чтобы оно стало «политическим».

Аресты начались в сентябре.

Здесь рукопись обрывается.

Ремарка 6