Рассказы

Шаман ушел, а я вошел в дом и трижды поклонился уголку духов. Надо же как‑то их умилостивить, чтобы не гневались. Гости насмешливо наблюдали за мной. Их было двое — мощный мужчина, с широченной грудной клеткой и руками в обхвате как моя голова, по–халхински усатый и бритый налысо, одетый роскошно, с двумя кривыми мечами на алом шелковом поясе — и сидевшая на сундуке–арын девочка в нарядном полушубке, с не по возрасту толстой косой, несколько раз обвитой вокруг плеч. Она была очень красива, и я смутился.

— Привет, — сказала девочка. — Как тебя зовут?

— Эсен, — ответил я, переминаясь с ноги на ногу.

— Моего отца звали Эсен, — сообщила она. — Он был меркит, как и ты.

Заметив, что я замерз, девочка снисходительно произнесла:

— Можешь к очагу сесть.

Я сел на войлок, поджав ноги. От очага шел жар, и я вспотел. Халхинец извлек один из своих мечей и начал неспешно полировать его каменным точилом. Я уставился на собственные колени, не зная, что сказать.

— Меня зовут Намджил, — важно произнесла с сундука девочка. — Я — ильбэш.

— Ведьма?

— Да! — подтвердила она.

Никогда не видел ведьм. Они не водились в Меркит Ховдэ. Говорят, ведьмам для ведовства нужны свирепые вулканы и раскаленное солнце, а у нас этого не было.

Намджил сидела и с нетерпением ждала новых вопросов.

— Так вы правда от нойона приехали? — спросил я.

— Нет, — ухмыльнулась Намджил. — Мы приехали вместе с нойоном! Он сейчас в юрте на том берегу, отдыхает. Мы скоро пойдем охотиться на Олгой–Хорхоя!

Мои глаза полезли на лоб.

Олгой–Хорхой…

Исполинский бог–червь, один из сорока четырех темных тенгри. Он оковал своими кольцами землю, чтобы пожрать, но дева–луна Ухин со скуки хлестнула его стальной плетью, и Олгой–Хорхой, съежившись, в страхе уполз обратно в Рыжие горы. Отец часто рассказывал эту историю перед костром. Он был онтохошином–сказителем, и побывал за свою жизнь во всех землях, где люди любили песни.

Червь, значит.

— Слышал про такого? — сияя глазами, спросила Намджил.

— Конечно! — сказал я, слегка оскорбленный. — Я даже видел его, издалека. Но то было летом. Как вы хотите его зимой достать?

— Зимой все черви спят, — сказала Намджил. — Мы его из норы выковывы… ковыко… достанем!

— Понятно.

Намджил нетерпеливо кивнула.

— Не кивай, — внезапно сказал я, вспомнив шамана. — Духов разозлишь.

От удивления она даже открыла рот.

— Что?

— Забыл, с кем разговариваешь? — спокойно спросил халхинец. — Я могу рассечь тебя лезвиями, и ты ничего не почувствуешь.

Он говорил тихо, но внушительно, и от его слов у меня мороз по коже прошел.

— Извини, — угрюмо сказал я, вставая.

— Нет, погоди! — спохватилась Намджил. — Не обижайся на Данзана, он должен меня охранять, поэтому постоянно злой ходит. Я хочу еще с тобой поболтать.

Халхинец хмыкнул.

Я бы посидел еще немного. В отличие от других девчонок, Намджил хотя бы слушала, что я говорю, и ей было интересно. Но этот лысый усач! Будь он моим ровесником, я бы живо ему все полы с дэгэла пообрывал.

— Нет, я пойду, — заупрямился я. — У меня отец дома болеет.

— Ладно, — сказала Намджил.

Она вдруг хитро улыбнулась мне.

— Подойди‑ка.

Я с опаской приблизился, глядя в ее серые глаза. Намджил сидела неподвижно, как кошка в засаде. Едва я подошел, она вдруг ухватила меня за нос — да так больно, что я не выдержал и заорал.

Разозленный, я попытался ткнуть ее в ответ — но халхинец резво соскочил со своего сундука и одним движением повалил меня на пол. Его неподвижное усатое лицо оказалось совсем близко. Ни разу не видел ничего страшней.

Я лежал, не смея пошевелиться.

— Пусти его, Данзан! — прикрикнула Намджил.

Халхинец неохотно встал, и я вылез из‑под него — спасенный. Мне хотелось сказать: «Было больно!» — но потом я подумал и сказал:

— Мне это не понравилось, — мои поджилки все еще тряслись от страха. — Я пошел.

— Потом еще увидимся, — ответила Намджил.

— Уверена?

— Конечно! — она попыталась состроить загадочное лицо. — Я же ильбэш. Я вижу будущее, и никогда не ошибаюсь.

Я покачал головой.

Ну и дура!

Появился шаман. Я быстро вырвал у него связку сухой травы. Шаман удивился, но ничего не сказал. Я со всех ног побежал домой, оскальзываясь на снегу.

Мои щеки горели огнем.

В темноте тяжко мычали коровы. Не доходя до юрты, я заглянул в загон. Ко мне тут же полезла пятнистая телушка. На морде ее блестела ледяная корка из смерзшихся в ком слез и соплей, не дававшая корове дышать. Я взял ее за рога, чтобы не брыкала, кулаком разбил корку и сразу же погладил по лбу испуганную корову. Она фыркнула, шумно дыша — значит, все нормально. Я очистил морды ото льда и другим коровам — затем, успокоенный работой, вошел в юрту.

— Мама, я принес траву, как ты просила, — сказал я, откидывая полог.

— Молодец, — сухо ответила мать, даже не повернувшись в мою сторону. — Отдай ее Харлан, пусть разотрет в ступке. Сам ложись спать.

Сон долго не шел ко мне.

Я ворочался с бока на бок, всё думая о нойоне, о Олгой–Хорхое, которого я никогда не видел, и о Намджил. Когда я заснул, мне приснилась дева Ухин, и мы делали с ней странные непонятные вещи, о которых жар шел по всему телу.

— Эй! — и меня бесцеремонно ткнули в бок.